Бузина, или Сто рассказов про деревню

Боря Румпе посмотрел в окно. В окне он увидел себя, потому что в избе было светло, а за окном была октябрьская ночь, самая, что ни на есть подлая для одинокого мужика, каким и стал Боря на пятьдесят первом году жизни. Румпе жили на хуторе, носящем имя Кусемец, что в переводе с эстонского, как говорила Борина бабушка, означало «еловый лес». Только через два «у», разумеется. Они были из порховских эстонцев, бежавших, по какой-то причине, с насиженных мест и осевших тут, на границе с Тверской областью. С хутора Боря ушел служить в армию, попал уже в самый распад СССР, но проболтался аж в Петропавловске-Камчатском, куда перестроечные волны ударили с опозданием. Носило Борю Румпе по стране, успел он и в торговом флоте послужить, и на рыбзаводе побросать ящики с золотистыми банками, и лес валить под Иркутском, и на зверя ходить в тайге, и выделывать шкурки, и перегонять иномарки по страшным ночным дорогам – много чего успел. Мужик Боря был правильный, честный, работу любил, водку пил, но не терял головы, и бабы его любили. Страна была большая, и баб в ней было много. Боря предупреждал честно, что не женится, но бывало, что и на год, и на два оседал в какой-то квартирке в сером безликом блочном доме, да прятался за занавесочками в цветочек от бродяжьей своей жизни, и размякал, и привыкал, и уж поддаваться начинал на – «Борь, давай поженимся, я тебе сыночка рожу», но всякий раз вздрагивал Боря Румпе неожиданно-негаданно, и всякий раз – ночью, да и вставал, тихо, на цыпочках, хватал рюкзачок, всегда готовый в дорогу, да – и бывал таков. О доме вспомнил, только когда в больничку попал, застыл до воспаления легких, вот, и залег. И страшно ему стало, что вот, помрёт он, Борька, в городке Нерчинск, и никто даже не придет на поминки. Послал Борис Арвович Румпе телеграмму на имя Арво Румпе, а пришел ответ от соседки Анны Ильиничны, что помер, Боря, твой батька, а мать уехала назад в Эстонию, и дом стоит заколоченный. Приезжай, Боря, а то какая тоска на это глядеть. И пошел Боря на поправку, и подкалымил немного, чтобы деньги в кармане иметь, да и вернулся – в Кусемец. Век уже 21-й пошел, совхоз исчез, как и не было, народ в города потянулся, но Боре не привыкать жить, вот так – бобылём. Бобра и тут полно, и уток, и перепелов, и всякой птицы, и рыбы, и зверя, да и места хорошие, и озера чистые, как небо, да небо, ясное, как вода. Дом у Румпе справный, прадед строил, да не тяп-ляп, как сейчас, а на века. Работу соседняя деревня давала исправно, руки мужские, трезвые, всегда в почете, да еще мода покупать дома не прошла у городских, и Боря такие печки клал, залюбуешься, да еще и камины, а к ним полки дубовые, кованные медными гвоздями – в очередь становились. Вот уж и машиной обзавелся, и дома – все, что прогресс донес, все есть. И одевался, как городские, но с чужого плеча брезговал брать, свое покупал. Ну, деревенские все одно ему вслед – чухна, да чухна, а он не обижался. Даже в церковь стал ходить, так, из любопытства – чего там люди нашли, что стоят часами? Глянулись ему Сергий да Герман Валаамские, отцы преподобные, даже Жития их прочел. Хотел в монастырь уйти, но батюшка отговорил. Так и жил Боря Румпе, и все у него было, только одного ему не доставало – любви, да ласки женской, заботы незаметной, нежности непритворной. А где ж взять её, любовь, на дальнем хуторе Кусемец, куда и волк-то заглянуть – не решится. Так и сидит у темного окна Боря, так и думает о жизни, что, видать, прошла мимо да и утекла водою меж пальчиков, и остается ему одно – надеяться на чудо. И не знает одного Боря, волк одинокий да сумрачный, что ровно через четыре денька притормозит у валуна с надписью «Кусемец» машина, и выйдет из нее молодая женщина, вдохнет сосновый воздух, головой покачает, улыбнется, да и поднимется по ступенькам – постучать в Борину дверь, как Судьба.

Бузина