Бузина, или Сто рассказов про деревню

Бабушка уже старенькая-старенькая, ей годков, как Ленке, но в дюжину раз больше! Ленке на будущий год в школу, тогда и посчитает. А пока Ленке дают дело – бабушка бьет яйца в миску, одно за другим – Ленка смотрит, как наплывают друг на дружку веселые прозрачные кружки с солнечной середкой. Скорлупки летят в плетушку – сохнуть. Их потом дед потолчет в ступке и отдаст назад, курам.

– Деда, – Ленка глядит, как дед закладывает в печь дрова, – а зачем курочкам отдавать скорлупки? Это же их одёжки?

– Ну, да.

– А зачем они одёжки едят? Ты же свой тулуп не ешь?

– Давай, вопрошайка, – бабушка дает Ленке мутовку, – крути – верти, а то ишь, озаботилась чем!

Ленка ставит мутовку в миску и начинает вращать в ладошках. Яйца взбиваются, пена стоит шапочкой, и Ленка потихоньку пробует пальчиком. Вкусно!

Бабушка уже налила молока в кадушку, дед достает из чулана мешок с мукой, и бабушка трясет ситом, стучит им о ладонь, будто бьет в бубен. Мука поднимается невесомым белым облачком и оседает на клеенку стола, отчего цветы на ней будто присыпает снегом.

Когда опора сотворена, бабушка отбирает у Ленки мутовку и сама взбивает тесто, подливая подсолнечного маслица, присыпая гречневой мучицы, добавляя то соли, то сахара, и все капает на тарелку, глядя, как растекается будущий блин. Пока опара бродит, прикрытая стираным полотенцем, бабушка начинает готовить «закрутки» для блинков. В ход идут и соленые грибки, мелко порубленные с лучком, и магазинная селедочка, и щучья икра, и припущенные в масле мелкие плотвички. Снятая еще вчера сметана затвердела и не течет, даже если банку перевернуть кверху дном. В плошечке – растопленное маслице, а золотистые рыжики – это уж деду. Под «рюмашку» слезинки народной.

Дед уже водит носом, уже потирает ладони, и бабушка отсылает его – вынести помои и включить фонарь на столбе. Дед подмигивает внучке, нарочито втягивает голову в плечи и еле плетется для виду – рассмешить Ленку, любимицу.

А уж в избе жар! На двух сковородах чугунных, протертых половинкой картошки с постным маслом, шипят, коричневея снизу, блины. Сверху блины – как кружевной платок. Бабушка ловко хватает сковородником тяжелую сковороду, плещет половником, и вот уж течет тесто вниз, послушное, образуя ровный круг. По краям – затеки, они тоже подрумянятся – и будут припеки для блинов с «таком». Ленка потихоньку тащит горяченный блин, дует на пальчики, ест, жмурясь от счастья, и щеки ее становятся масляными и румяными – как блины.

Под тихий свет лампы дед, баба да Ленка пируют до тех пор, пока у Ленки не начинают слипаться глазки. Дед перекладывает её на кровать, но Ленка, проснувшись, требует «сказочку». Бабушка, сама сморённая готовкой, печным жаром, сомлевшая от сытости, придвигает табуретку и заводит прерванное вчера:

– «Вот, оно, как… лятели-лятели гуси-лебяди, перо и обронивши. Перо оземь мяконько, и легло. И на порог к бабе с дедом. Вот. А у них сыночек токо один был, пошел на Змея Горыныча, да и сгинул. Такой был ладненькай, такой беленькай, щёчки румяные… вот, горе, какое». Ленка опять засыпает, ей жарко, шерстяные носки кусают ножки, мягко дышит под ней перинка, и все кажется, что это не всполохи света по стенам, а птицы огромные, как ястребы, которых Ленка видала над двором, расправили свои крылья. И крылья те все больше, все отчетливее видны перья, сизые, а с испода светлые, крапчатые, и свет белый крылья закрыли, и темно, и страшно, а бабушка, отхлебнув из бутыли клюквенного морса, все тянет, – «а пёрышко и на крылечко, и обернулось красной девицей. А у девицы коса до полу, и такой сарафан, весь заморскими цветами расшитай. И она легонько стук-постук в избу – баушка, деда, примите меня, сиротку. Ну, тем, какая радость! Уже не знают, где посадить, куда уложить. Такая красота, что ты. Токо у ей одно непонятно – вроде как руки, а на их перья растут. Так, оно не мешает ложку-т держать, а перед людями неловко … – Ленка почти спит, уткнувшись носом в огромную, с пол-кровати, подушку, одетую в вышитую мережкой наволочку, но опять просыпается, – ба? А чего она – птица была? Не, – бабушка укрывает внучкины ножки платком, – она навроде птичьей королевишны была… и вот, молвит бабе с дедом – ты, бабенька, и ты, дедонька, не смущайтесь – я как на улицу либо в церкву буду ходить, перья мои как невидимы будут, токо перышко, с которого я выродивши, храните пуще ока свово. Ай, – бабушка встает и, сложенная в пояснице, бредет на кухню, – все, конец на сёдни тебе. Посуды до леса! Завтра доскажу, спи, детынька, спи, завтра новый день будет… Ленка уже спит всерьёз, уткнувшись в коврик с лебедями, и только от её дыхания поднимается и опадает на подушку серенькое пёрышко, вылезшее случайно – из подушки.

Дед Костя Шаньгин