Бык из машины

— Знаю. Сколько раз ты пугался за всю свою жизнь? Два раза? Три?

— Шесть. Два еще до твоего рождения, остальные потом. Шестой — сейчас. Если ты права…

Эфра побледнела. Она всегда быстро соображала.

— Вот-вот, — Питфей кивнул. — Если цифровой бог, как бы его ни звали, ловит кайф на телесном берегу, а я ему мешаю…

— Мы мешаем, папа. Ты, я и наш мальчик.

Она говорит «наш мальчик», подумал Питфей. Она говорит так, будто я отец Тезея. О настоящем, плотском отце она и не вспоминает. Словно его и не было на свете. Когда она узнала, чем я приманил этого человека…

х х х

Эгей Пандионис.

Старший сын номарха Аттики, отстраненного от должности по обвинению в коррупции — тюремное заключение заменили условным сроком с конфискацией имущества, и опальный номарх бежал в Мегары, в загородный дом, принадлежавший его жене.

Ты родился в Кекрополе, Эгей, вырос и возмужал в Мегарах, ты подходил мне по всему спектру физиологических и психологических критериев, тщательно разработанному отделом «Пифия» — особой, докладывавшей только мне бригадой специалистов, хорошо понимавших, чем они рискуют. Ты был единственным кандидатом, кто совпадал с гипотетическим эталоном на восемьдесят четыре и шесть десятых процента. А главное, ты был смертельно болен. Болезнь не мешала зачатию, не передавалась по наследству, но даже если бы и передавалась — в случае успеха это никак не повредило бы моим планам. Полубоги рождаются здоровыми, тут статистика безупречна. Что же до вероятного, более чем вероятного провала эксперимента… Обычный внук меня в те дни не интересовал. Зато тебя, Эгей, очень интересовала жизнь. Ты не хотел умирать. Приговор, который вынесла тебе медицина, обжалованию не подлежал, в песочных часах жизни Эгея Пандиониса заканчивался песок, и ты схватился за соломинку. Дал согласие, сделал все, что я просил, сделал, надо заметить, наилучшим образом и вытянул выигрышный билет — выжил. Мы, аватары, как и полубоги, отличаемся завидным здоровьем, а тебя посетил один из могущественнейших — Колебатель Земли. «Жизнь наших тел они хлебают полной ложкой, — сказала Эфра минутой раньше. — В конце концов, это тоже информация…» Информация о твоей болезни была сканирована, обработана способом, недоступным нашим врачам: коррекция, ускорение обмена веществ, обновление баз, причины взяты на карантин, обезврежены, ликвидированы. Став аватаром, ты исцелился, Эгей. Не моя вина, что вскоре ты покончил с собой, прыгнув со скалы на каменистый берег. Я не виню себя и в том, что через шесть месяцев после рождения Тезея в шахтной пусковой установке на военной базе, расположенной между Трезенами и морем, во время старта взорвалась баллистическая ракета стратегического назначения. Команда старта пришла с пульта, за которым не было ни единой живой души. Уж не знаю, с чем срезонировал взрыв, будь он проклят, но приливная волна затопила четверть города. Я убеждал тебя, Эгей, что в катастрофе нет и твоей вины, что жертвы не лежат грузом на твоей совести, что это случайность, пустое совпадение; я убеждал, ты не поверил. Узнав о твоей гибели, я напился. Я рассказал Эфре о твоей болезни, о чудесном выздоровлении; о крючке, на который поймал тебя, продлив жизнь на каких-то жалких пятнадцать месяцев. «Мне было все равно, — сказал я, глупо хихикая. — Все равно, в кого войдет Колебатель Земли: в мужчину или женщину, в Эгея или в тебя! Это не имело значения. Кого он ни посети, на результате это не отразилось бы…» На следующий день я понял, что зря развязал язык: Эфра перестала со мной разговаривать. Она вообще замолчала. Добровольная немота продлилась около двух месяцев, после чего Эфра вошла в мой кабинет и как ни в чем не бывало спросила: «Папа, тебе звонят из издательства. Тираж распродан, они будут делать допечатку. У тебя нет возражений?» В Эпидавре перед трезенской трагедией вышла моя книга: «Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия». Ты меня простила, хотел спросить я — и побоялся. Это был четвертый раз, когда я испугался, девочка моя; четвертый и, пожалуй, самый страшный из всех…

х х х

— Мы мешаем, — повторила Эфра.

Питфей и не знал, что весь его внутренний монолог уместился в две-три секунды. Вечность, сказал он себе. Будь это вечность, я бы не удивился.

— Мы мешаем, а значит, над нами висит угроза божественной мести. Над нами троими. Не над убийцами аватар — над тобой, мной и нашим мальчиком. И не смей говорить мне, что я здесь ни при чем! Ты вернешь мальчика домой? Велишь ему прекратить расследование?

— Нет.

Вот теперь Эфра молчала целую вечность.

— Принести тебе водки? — наконец спросила она. — Раз ты все равно не спишь…

— Принеси, — согласился Питфей. — И себе захвати.

5 Синид

Зябкое, мглистое утро вставало над Кекрополем.

Блеклая, как с похмелья, заря не могла пробиться сквозь пелену обложных туч. Шерстистый войлок гасил краски, рассвет выцветал, не родившись, и мир оставался монохромным, лишь неохотно светлел на востоке в прорехах меж темными остовами многоэтажек окраины.