Инспектор подался вперед, дыша табаком в лицо Икару. Он хотел схватить молодого коллегу за грудки, но в последний миг сдержался. Он же ничего не знает, дошло до Икара. Дефектная запись с камеры, сумочка с документами, спаситель-Тезей — инспектор не в курсе всего этого.
— Да, — Икар отступил, разрывая дистанцию. — Была. Есть запись. Только… Ты веришь, что девчонка в одиночку грохнула целый табун? Голыми руками?!
— Запись?! Скопируй мне!
— Подай запрос. Тебе выдадут…
— Некогда! Давай меняться! Я записал допрос Тооса на диктофон. Я тебе — запись допроса, а ты мне — запись с девчонкой! По рукам?
Руки Паламеда тряслись, на щеках горел болезненный румянец. Окурок, зажатый меж пальцев, обжигал инспектору кожу, но Паламед сейчас сгорел бы дотла и не заметил этого. Он и сам напоминал маньяка, готового рвать жертву зубами.
— Ладно, меняемся. Но дело «Лизимахов»…
— Не лезу! — засуетился инспектор. Похоже, он боялся, что Икар передумает, и ему придется ждать до завтра. — Не претендую! Мне только взглянуть на запись…
Он принялся выкладывать на стол гаджеты: диктофон, планшет, вайфер… Последние два могли выполнять функции диктофона, но в Управлении было принято использовать для записи разговоров отдельное специализированное устройство.
— Чёрт! Шнур в отделе забыл!
— Ничего, — успокоил его Икар. — Я через ИК-порты подключусь.
Идиотская история, думал он, настраивая соединение. Стресс? Испуг? Посттравматический шок?! Надо быть полным кретином, чтобы нести такую ахинею и надеяться, что тебе поверят. Надо быть полным кретином, чтобы поверить. Надо быть полным, полнейшим, набитым дурью под завязку кретином…
Надо быть.
3
Тезей
— Ха! Нас и правда ждут!
Увидели, подумал Тезей. Увидели выдвинутые из боксов тела. Вот же ситуация… А это что? В вертикальной панели стола было высверлено круглое отверстие, куда нырял жгут кабелей от компьютера. Ага, и щель осталась, для обзора. Смотреть было неудобно, шею ломило, но о кресле в первом ряду партера Тезей мог только мечтать.
— Ах вы мои жмурчики!
Оператор в толстовке с капюшоном и спортивных штанах, пузырящихся на коленях, прилаживал на штатив портативную камеру. Мим в чёрном облегающем трико, с метализированным гульфиком на причинном месте, разглядывал трупы с нездоровым интересом. Тощая брюнетка, тоже в черном — кардиган, лосины, чулки-ботфорты выше колен — пыталась обнять «мима», но тот стоял столбом, не отвечая брюнетке взаимностью. Когда девушка повернулась в профиль, стало видно, что грим превратил ее лицо в подобие ухмыляющегося черепа.
Лицо мима было напудрено до меловой белизны.
— Жмур-мур-мурчики! — ликовала брюнетка.
— А что у нас здесь?
Мим шагнул к прозекторскому столу, где лежал Пирифой. Когда мим откинул край простыни, Тезей воздал хвалу предусмотрительности восходящей звезды: до пояса Пирифой был обнажен, как и положено добропорядочному мертвецу в ожидании вскрытия. Он бы наверняка разделся и догола, да времени не хватило. К счастью, мим удовлетворился частичным осмотром.
— Какой милашка! — обрадовалась брюнетка. — Свежачок!
— Не годится, — возразил оператор. — Слишком свежий.
— Тебе что, тухлятину подавай?
— Нужно что-нибудь побрутальней, иначе понтяра не оценит. Этих берите, они подойдут, — он указал на лже-букмекера, девочку с опухолью и толстяка. — Укладывайте фоном. Сейчас возьму ракурс… Все в кадре! Мотор!
Не дожидаясь отдельных указаний, мим с брюнеткой слились в поцелуе: долгом и слюнявом.
— Еще! Еще!
Со стороны могло показаться, что двое людоедов отжирают друг у друга губы.
— Всё, хорош лизаться! Пошел стриптиз!
Любовники принялись раздеваться, вернее, раздевать партнера. Время от времени они тоненько вскрикивали, словно их хлестали плеткой. Оператор ухал совой: подбадривал. Анатомический театр абсурда обещал в скором будущем набрать в сети́ триста тысяч просмотров, вырвавшись в топы. Мим с брюнеткой демонстрировали чудеса гибкости, достойные гуттаперчевых циркачей, родившихся в опилках. Гульфик отстегивался в три приема, с неприятным лязгом цепочек и замков от чемодана. Трико с мима совлекли таким, особо извращенным способом, что кто другой на месте артиста уже вывихнул бы себе все суставы. Наконец мим остался в одних носках, дырявых и заношенных, а брюнетка — в своих длиннющих сапогах, которые, казалось, приросли к ней на манер второй кожи.
— Страсть! Пошла страсть!
Мим увлек партнершу на свободный прозекторский стол — и взвыл белугой от прикосновения к стальной поверхности. Оператор поднял большой палец: одобрил вой, как зачетную импровизацию. Любовники завозились, ласки превратились в борьбу за право оказаться сверху — никто не хотел лежать голышом на холодном металле. Подстелить простыню им в голову не пришло, а может, простыня не вписывалась в концепцию художественного решения.
— Хорош кувыркаться! Секс!
— Чего ты орешь?
— Лишний звук я подрежу, не переживай… Секс!