Бык из машины

— Три часа ночи.

— У меня бессонница.

— Кому ты врешь? У тебя не бывает бессонницы. Ты что, собрался работать до утра?

— Я не работаю.

— А что ты делаешь?

— Читаю письмо от внука. От любимого внука. Разве это работа?

— Это хуже, чем работа, — согласилась Эфра. — Что пишет твой любимый внук? И учти, я вранье за тысячу стадий чую. Ты соврешь на Итаке, а я здесь, в Трезенах, учую, понял?

— Итака, — вздохнул Питфей. — Сто лет не был на Итаке.

— Что пишет Тезей? — с нажимом повторила Эфра.

Больше тянуть не имело смысла.

— Тело подменили. Он пишет, что тело подменили.

Питфей откинулся на спинку плетеного кресла. Изготовленное из ротанга, кресло было чересчур легким и сразу встало на дыбы, верней, на задние ножки, но стена веранды не позволила строптивому креслу упасть вместе со стариком. Протянув руку, Питфей взял с подоконника стакан водки с лимонным соком и льдом. Лед давно растаял, напиток степлился: размышляя, Питфей совсем забыл о стакане.

— Чье тело?

— Букмекера, — старик выплеснул водку за перила. — Человека, устроившего побоище в «Элевсине».

— Того парня, у которого рога?

— Да.

Питфей знал, что дочь в курсе дела, порученного им Тезею. Все материалы, полученные от внука, он дублировал по локальной сети на компьютер дочери. В противном случае Эфра превратила бы жизнь отца в ад. Он собирался отправить Эфре и свежее сообщение, над которым размышлял на веранде, но дочь опередила Питфея.

— Кто подменил?

— Неизвестно.

— С какой целью?

— Неизвестно.

— Я, кажется, просила не врать мне?

— У меня нет фактов. У меня есть только предположения.

— Давай свои предположения. Не тяни!

Нервничает, отметил Питфей. Гончая почуяла след? Нет, просто волнуется за мальчика. Лучше было бы затеять этот разговор утром, после завтрака, на свежую голову, но Эфра не оставила ему выбора.

— Мой последний приступ.

— Твой крайний приступ, — поправила суеверная Эфра.

— Крайний или последний, я связываю его с гибелью букмекера. С гибелью настоящего букмекера. После того, как парень забыковал…

Питфей усмехнулся. Слово ему понравилось.

— После того, как парень забыковал, его выкрали из госпиталя, заменив на другого, безвременно скончавшегося мужчину. Томограмму тоже заменили: рогатую на безрогую. Два совершенно разных мозга, и дело не в рогах. По документам, если запросить их в госпитале, труп проходит как букмекер… В смысле, пройдет.

— Если запросить?

— Я уже проверил по своим каналам. В госпитале подмена не зафиксирована. Наверное, копни я глубже, выяснится, что покойник в больничном морге — какой-нибудь Терсит Навплидис, лицо без определенного рода занятий, холост, сирота, детей не имеет… Короче, никто и звать никак. В лучшем случае мне доложили бы, что покойный Терсит Навплидис при жизни раз-другой привлекался за драки и мелкое воровство, поэтому его пальчики есть в базе. Копни я глубже…

— Ты не станешь копать. Не захочешь поднимать шум, — Эфра не спрашивала, а утверждала. — И другим запретишь. Иначе спугнешь крупную рыбу. Выходит, букмекер — аватар? Чей? Если приступ, значит, точно аватар. Чей же?!

— Не знаю.

— Почему за него не мстят?

— Не знаю.

— Может, еще отомстят? Позже?

— Вряд ли. Полагаю, что девочка, разгромившая табун байкеров — тоже аватара, и тоже не пойми чья. Один из моих приступов — ее заслуга. Девочку вывезли в фургоне с поддельным, нигде не зарегистрированным номером. Вскоре ее прикончили — и никто из богов цифрала не вступился за бедняжку. Эфра, мы видим процесс: чьи-то аватары без видимой причины устраивают публичное рукоприкладство, демонстрируя незаурядную агрессивность, потом их куда-то вывозят, ликвидируют насильственным путем, а цифралу, видите ли, плевать. Или не плевать? Что, если это — очередная причуда Железного Сердца, Госпожи или Лучезарного?! Эксперимент, где мы, аватары — подопытные кролики, чье мнение не берется в расчет?! Мы видим процесс, но его цель для нас тайна.

— Удовольствие, папа.

— Девочка моя, ну какое же тут удовольствие…

— Ты слишком здоров, папа. В том числе ты слишком здоров психически. Ты не в состоянии представить себе удовольствие от собственных страданий, а тем более от смерти. Я хуже тебя. Хуже тебя быть трудно, но я справляюсь. Я могу понять кайф от суицида. Что, если кто-то, рожденный в цифрале, открыл для себя этот кайф? Какое-нибудь неизвестное нам божество, проросшее на дерьме суицидальных групп и статистике самоубийств? Оно создает аватаров — и убивает их руками других, безусловно подчиняющихся ему аватаров. Сперва кайф от насилия, творимого избранным объектом, потом кайф от насилия, творимого над объектом. Судороги плоти, бульканье белкового болота, ярчайшие, пускай и грязноватые чувства… Боги отказывают нам в разуме, но жизнь наших тел они хлебают полной ложкой. В конце концов, это тоже информация, а значит, она усваивается ими. Если можно есть мозг ложкой из черепа еще живой обезьяны, то моя версия вполне правдоподобна.

— Жаль, — задумчиво пробормотал Питфей.

— Чего тебе жаль?

— Водки. Я зря ее вылил. Сейчас бы очень пригодился добрый глоток. Ты испугала меня, девочка. Ты знаешь, как легко я пугаюсь?