Быль беспредела, или Синдром Николая II

«Сознаюсь, что на задаваемые мне ранее вопросы относительно какого-то письма, которое я носил Гермогену, сперва я не мог вспомнить, а сейчас вспомнил, что действительно был такой случай. Дело было так: камердинер Чемодуров в марте 1918 года перед увозом романовской семьи в Екатеринбург позвал меня, передал большой пакет с пятью сургучными печатями и велел его передать епископу Гермогену, так как приехавший комиссар предполагал делать какой-то обыск. Я, схватив этот пакет, завернул в газеты и, свободно пройдя через охрану, принес и передал епископу Гермогену. Но последний, когда я ему передавал, сказал мне, что и сам-то находится в таком положении, что вот-вот (его) арестуют… Одновременно передал мне для вручения Николаю Романову письмо на двух листах, которое я принес и вручил Чемодурову, а последний — Николаю Романову. Через несколько дней Чемодуров вернул мне переданное Гермогеном письмо и велел обратно ему передать и сходить за тем пакетом, который передал Гермоген.» Придя, уже не застал Гермогена, потому что он был арестован за тот крестный ход, который устроил по городу. Поэтому мне пришлось обратится к дьякону Демьяну, который мне сказал, что этот пакет находится на горе недалеко от собора, где живет мать с дочерью. Последним и передан на хранение, ибо у этой семьи всегда прятались все секретные документы и даже скрывался сам Гергомен от обысков и арестов. Придя в этот дом к этой семье, которой ни имени, ни фамилии не знаю, и сказав, кто я такой и что мне нужен этот пакет, который хранится, она мне его выдала. Я принес и передал обратно Чемодурову. Больше ничего не знаю…

Вопрос: А что было в том опечатанном пакете?

Ответ: Мне неизвестно.

Вопрос: А царь вам разве об этом не говорил?

Ответ: Может, и говорил. Не помню уже. Бумаги какие-то касательно заграничных банков. И еще чего-то. Не помню уже. Не мучьте больше…

Вопрос: Все в ваших руках. Сами себя не жалеете, гражданин Кирпичников. Вам-то зачем умирать за эти царские короны и деньги? Ваши они что ли? Сдайте все и идите домой к семье. Мы ее тоже выпустим. Так, что стало с этим пакетом? Куда он девался?

Ответ: Я отдал его Чемодурову. Больше не видел.

Вопрос: А короны? Коронационные короны. Где вы их спрятали?

Ответ: О коронах ничего не знаю.

Вопрос: Разве царь не говорил вам: «Сохрани эти короны и пакет, Александр Петрович. В них вся суть России и его будущее»? Говорил он вам так?

Ответ: Не помню, что он говорил.

Вопрос: Очную ставку хочешь? с: Ответ. С кем это?

Вопрос: С Николаем Романовым.

Ответ. Шутите все. Все, что знаю, вам рассказал».

«Не слабо ребята работали с контрой», — подумал Куманин, выключая аппарат, чтобы перевести дух и подумать о прочитанном.

Климова все еще не было, и Куманин крутил пленку, время от времени посматривая на часы, чтобы где-нибудь после часа дня исчезнуть из управления, благо у него сейчас, кроме генерала Климова, никакого начальства не было. Можно было уйти и раньше, но пленка заинтересовывала его с каждым часом все сильнее, заставляя забывать даже об исчезновении Нади.

Куманин ловил себя на мысли, что его интересует не столько сама Надя, сколько факт ее таинственного исчезновения. После того холодного душа, который она вылила на него тогда, в машине, от былого увлечения мало что и осталось. И сейчас он испытывал скорее не беспокойство по поводу пропажи возлюбленной, а возбуждение достаточно опытного оперативника, который понимает, что интуиция его не подведет и что цепь нелепых случайностей вот-вот завершится. Он хотел позвонить Наде домой, прямо из приемной Климова, чтобы узнать последние новости, но передумал. Все внутренние и городские телефоны Лубянки прослушивались спецотделом КГБ. Об этом никогда не говорили, но знали все. Подтверждением тому был тот факт, что начальству становились известными все семейные новости сотрудников, не говоря уже о чем-то другом. Куманин снова включил аппарат.

«Совершенно секретно.

Без даты.

Наркому НКВД

товарищу Ягоде Г.Г.

Кирпичникову А. П. были поручены огромные ценности, которые они должны были скрывать вместе с полковником Кобылинским. Грубая оперативная ошибка, приведшая к расстрелу Кобылинского, в настоящее время, по моему мнению, может быть исправлена только одним способом. Кирпичникова необходимо доставить ко мне, где он, безусловно, скажет все. В противном случае, могу вас уверить, он скорее умрет, чем скажет что-либо определенное. После дачи показаний по совокупности его вины и обстоятельств, целесообразно будет применить к нему высшую меру.

Старший оперуполномоченный НКВД

Лисицын А. Е.».

«Сов. секретно.

7 мая 1935 года.

Коменданту спецобъекта 17 старшему оперуполномоченному НКВД товарищу Лисицыну.

Ваше предложение, конечно, можно принять. Однако, как нам сообщили уральские товарищи, Кирпичников А. П. был три дня назад обнаружен мертвым в камере следственной тюрьмы. Товарищу Самойлову поставлено на вид. Еще надо выяснить, нет ли здесь вредительства.

Генрих Ягода».

Далее следовала, видимо, объяснительная записка перестаравшихся на допросах Кирпичникова уральских товарищей: