Быль и небыль

У мужика-то рука, известно, покрепчае. Бил он свою старуху, бил да и добил. Кончилась старушка, померла.

Ну, стало старику очень жалко. Он и думает:

«Жили по-хорошему, как люди. Надо бы и похоронить по-хорошему».

Собрался, пошел плачеи искать. Идет, а навстречу ему медведь.

— Что, Михайло Иваныч, умеешь ли плакать?

— Дело простое!

— А ну, поплачь!

Заревел медведь:

Была у старика стару-уха.
Она его — по лбу, он ее — в ухо.
Она его — в зубы, а он — за волосья, —
Вот и померла старуха Федосья.

— Не умеешь ты! — говорит старик. — Не надобно мне такого плачу.

И дальше пошел.

Видит: идет навстречу волчище — длиннохвостище.

— Что, Левон Степаныч, умеешь ли плакать?

— На это нас взять! Не только что плакать, выть умею.

— А ну, повой!

Волк и завыл:

Ох, ты, горькая моя стару-у-ушечка,
Праведная твоя буди душечка!
Уж не будешь ты терпеть
На том свете му-у-ук,
Не сама ты померла,
От лопаты полегла,
От дедовых ру-у-ук!

Не понравилось старику. «Воёт, воёт, а что воёт, и сам не поймёт». И дальше пошел.

Видит: бежит навстречу лисанька-лиса.

— Все ли поздорову, старичок? Как живется-можется, родименький? Куды пошел?

— Да вот старушка у меня померла, Лисавета Лаврентьевна. Иду плачеи искать.

— Возьми-ка меня!

— А плакать-то умеешь ли? Уж мне тут наплакано!

— Наперед не хвалюсь. Сам посуди!

Села лисичка посередь дороги. Ушки подняла, хвостом помела, сама завела:

Как была у старика старушка,
Уж такая-то умная-разумная,
Беломоюшка, тонкопряльюшка,
Всему дому хозяюшка.
Утречком ранешенько вставала.
По три веретенца на день пряла,
Щи да кашу варила,
Старика кормила да поила.
Уж и на кого ты, хозяюшка,
Уж и на кого ты, голубушка,
Старичка своего спокинула?
Он ли тебя, старушка, не любил,
Он ли тебя, старушка, не жалел?..

— Вот это, — говорит старик, — плач так плач. Всякого слеза прошибет. Ступай со мной, лисанька. Ты поминальный стол накрывай, в дому хозяйничай, а я гробок строить пойду. И помянем старушку, как водится, и поплачем, и схороним — все по-хорошему, честь по чести…

Пустил он лиску в избу, а сам к своему делу пошел. Молотком стучит, гробок мастерит да всё припевает:

Уж такая-то была беломоюшка,
Уж такая-то была тонкопряльюшка…

Построил гробок, воротился к своему порогу. Слышит: тихо в избушке.

«Видать, притомилась моя плачея. Пересохло горлышко-то!..»

Отворил он дверь — смотрит: пусто в избе, хоть шаром покати. Ни припасу, ни запасу.

Без него плачея поминки справила, никому крошки не оставила. А сама в лес убралась.

Вот те и проводили старушку: на помин житья — медова кутья!

Собака и волк

Жил мужик с женкою. Жили ни богато, ни бедно, а посредственно.

У них была собака, только они ее плохо кормили.

Что пса кормить? Коня досыта накормишь, он два воза, как один, увезет. Коровушку досыта накормишь — она два ведра молока против одного даст. А пса досыта накормишь, он уснет и вора во двор пустит.

Так-то и ходила собака с пустым брюхом.

Вот настало жнитво. Собрались хозяева на поле — жать, и взяли с собой маленького в зыбочке. И собака за ними на поле прибежала. Поставили они зыбку на своей полоске и пошли работать.

Тут, ниоткуда взявши, волк! Выскочил, пымал собаку и потащил. А собака-то и говорит волку:

— Ну, что ты меня тащишь? Только душу мою погубишь. Ведь меня хозяин не кормит, я худехонька!

Подумал волк и говорит:

— Слышь ты, собака, я тебя пущу, да мало что пущу, так сделаю, что хозяин тебя кормить станет. Придешь ли ко мне, как жирку нагуляешь? А? Говори правду! Коли не придешь, так я тебя сейчас съем.

— Да что ты, батюшка, как не прийти? Бегом прибегу, сам увидишь.

— Ну, ладно, поди уж ляг у зыбки. Я унесу ребенка, а ты беги за мной, догоняй! Я тебе младенца-то и отдам.

Волк пустил собаку и сразу — к зыбке. Выхватил оттуда ребеночка и побежал в лес. Отец с матерью испужались, гонятся за волком.

И собака тоже.

Волк дале и дале, убежал из глаз мужика, а собака гонится за ним да гонится. Вот за кустами остановился волк и отдал собаке ребеночка.

— Смотри же, — говорит, — не забывай!

Она говорит:

— Что ты! Не забуду!

Ухватила ребенка за пеленочки и отнесла к отцу с матерью.

Они видят: собака ребенка несет! Обрадовались, тут же собаке — каши!

И стали кормить ее лучше себя.

А волк подождал, подождал и, спустя немало времени, пошел к собаке.

Думает: «Ну, довольно разжирела. Можно и съесть».

Приходит, спрашивает:

— Что, собака, жирна ль ты теперь?

— Жирна.