Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

– Отправьте в посольство, – отрезал Дубинин и отвернулся. Его советник что-то зашептал ему на ухо.

Тем не менее цель была достигнута. Несколько журналистов обступили меня в проходе и стали интересоваться, о чем я говорил с послом и что было в записке. Мы стали по очереди давать интервью. Ник Данилов оторвался от своей газеты и внимательно следил за происходящим. Внезапно Дубинин встал и направился к нашей группе.

– Я готов ответить на ваши вопросы.

Наступила многозначительная пауза. Обступившие нас журналисты моментально оценили значение происходящего. До этого момента советские представители категорически отказывались вступать в полемику с эмигрантами – все мы считались предателями родины, находящимися на службе у ЦРУ.

Я достал из кармана свою записку и молча протянул Дубинину.

– Я слышал об этих случаях, но не знаю подробностей. Прежде чем я смогу ответить вам по существу, мне нужно навести справки.

Мы смотрели на него, разинув рот. Дубинин, довольный произведенным впечатлением, продолжал вполне миролюбивым тоном:

– Я буду рад возможности обсудить это с вами. Приходите на следующей неделе ко мне в посольство, и мы поговорим.

Первой от шока оправилась Люда Алексеева.

– Господин посол, – сказала она. – Если вы серьезно, то мы готовы приехать к вам в любое время и предоставить вам всю информацию. Только хочу заметить, что если это затянется надолго, то Марченко может умереть в тюрьме, что не пойдет на пользу престижу СССР[61].

– В СССР 11 тысяч отказников, – добавил Саша Слепак.

– И сотни политзаключенных, – сказала Люда.

– Я же сказал, что мы готовы обсуждать эти вопросы. А вам советую с доверием отнестись к нашему новому курсу. Посмотрите на наше руководство – молодое, динамичное, интеллектуальное. А вы по-прежнему стремитесь все и вся обличать, застыли, можно сказать, на старых позициях.

Наша дискуссия, к вящему удовольствию столпившихся вокруг журналистов, продолжалась около 30 минут, вплоть до объявления посадки.

– Выпустите Сахарова из Горького, – сказал я напоследок. – И тогда вам поверят.

Прощаясь с Сашей и Людой в аэропорту Кеннеди, мы договорились на следующей неделе съездить к Дубинину. Наутро в газетах появились сообщения о наших «беспрецедентных» переговорах над Атлантикой. Но в посольство я так и не попал – на следующий день отпустили моего отца.

* * *

«Среда, 15 октября 1986 года, – написал отец вскоре после приезда[62], – началась, не предвещая никаких событий. Обход доктора с утра, обед, принесенный женой, ничто не отличалось от рутины, к которой я привык за 4 месяца пребывания в больнице. Дело Данилова закончилось, Ник и Рут – в безопасности в Вермонте. Никто не проявлял интереса ко мне после интервью ТАСС.

Я уснул и был разбужен около пяти вечера директором института, профессором Кузиным.

– Вы готовы принять высоких гостей? – спросил он.

– Зависит от высоты, – ответил я спросонок.

– Вас собирается навестить Арманд Хаммер, – сказал Кузин. – Он будет здесь в семь часов.

Тут же началась кипучая деятельность. Весь персонал, включая сестер и дежурных врачей, подметал полы, протирал окна, драил спинки кроватей. Ровно в семь часов открылась дверь и сияющий профессор Кузин объявил: „Давид Моисеевич, к вам доктор Хаммер!”

Хаммер подошел к кровати, взял меня за руки и произнес: „Д-р Гольдфарб, я хочу завтра увезти вас в Нью-Йорк”.

Я не поверил своим ушам; даже если бы мы получили визы, бумажная волокита, пошлины, авиабилеты – все это займет не меньше недели. К тому же я даже сидел с трудом– как я поеду в аэропорт, пройду таможню?

– Доктор Кузин, – попросил я. – не могли бы вы перевести на русский, что сказал д-р Хаммер?

– Д-р Хаммер хочет забрать вас в Нью-Йорк завтра, – сказал Кузин.