Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

Но он не погиб, а получил заслуженную, но от этого не менее комфортную Нобелевскую премию и, вместо расстрельного лефортовского подвала, к которому готовился, попал в шоколадный Цюрих. Вопрос: что происходит со вчерашним кандидатом на крест, когда он неожиданно оказывается в числе богатых и знаменитых мира сего, становится объектом светской хроники – этаким Jesus Christ Superstar? Сохраняются ли за ним прерогативы мученика, если по независящим от него причинам жертва не состоялась? Представьте себе Иисуса Христа в бабочке и смокинге на нобелевской церемонии.

В этом парадокс Солженицына: совершив великий труд и великий подвиг, он отделался легким испугом, а потом написал евангелие о самом себе. Трагическая история вошла в диссонанс с хеппи-эндом. Поэтому мессианский тон Солженицына резал мне слух, а его пафос, не подтвержденный персональной жертвой, вызывал раздражение.

* * *

Среди тех, кто не разделял взглядов Солженицына, оказался и Сахаров, и ему в «Теленке» досталось по полной программе, причем таким хитрым способом, что не сразу и поймешь, почему персонаж, которому автор поначалу не скупится на похвалы, чуть ли не объясняется в любви, к концу книги выглядит весьма нелестно, почти комично. А хитрость в том, что принципиальные расхождения с Сахаровым по поводу приоритета индивидуальных прав и гражданских свобод над «общественным» благом Солженицын искусно свел к слабостям сахаровского характера.

В «Теленке» Сахаров представлен как бессловесный инструмент в руках Люси Боннэр, которая выведена искусным манипулятором, сбившим наивного и доверчивого мужа с пути истинного; и все якобы из-за того, что у нее свой интерес – организовать отъезд собственных детей в Америку, а заодно и сманить туда Сахарова. Раздув до невообразимых пропорций эпизод, когда Сахаров получил приглашение прочитать курс лекций в Принстоне, Солженицын обвинил его в намерении эмигрировать и объявил его выступления в поддержку отказников, как и вообще эмиграцию из России, предательством, малодушием, бегством с поля боя – в общем, большим грехом, который еще можно простить евреям, «чужим России», но никак не истинно русскому человеку.

Чтение «Теленка» вызвало у меня ощущение потери, которое бывает при ниспровержении кумира. До этого момента Солженицын, с которым я так и не познакомился (его выслали в феврале 1974 года, и пришлось отменить назначенное интервью для «Ньюсуика), был для меня выше критики, его отчаянная отвага в противостоянии с властью затмевала всех, даже Сахарова. В спорах о Солженицыне я всегда защищал его от обвинений в антисемитизме, который некоторые читатели «ГУЛАГа» усмотрели в обилии еврейских фамилий среди руководителей ЧК – НКВД. «Из песни слова не выкинешь, – говорил я. – Человек написал правду, надо признать, что евреев там было предостаточно, и теперь нам всем за это приходится отдуваться».

Но нападки на Люсю Боннэр, тривиализация Сахарова, обвинение отказников в том, что они скоррумпировали доверчивого академика, весь высокомерный стиль «Теленка» – это было слишком! Как он может осуждать людей, которые рвутся из тюрьмы на свободу? Как он может публиковать такие вещи из благополучного Цюриха, когда Сахаров сидит в московской квартире, обложенный со всех сторон КГБ? Примчавшись к Сахарову с книжкой, я спросил:

– Андрей Дмитриевич, тут Солженицын пишет, что вы в прошлом году будто бы собирались эмигрировать и даже говорили ему об этом?

– Это неправда, – сказал Сахаров. – И это следует дезавуировать.

Но, прочитав «Теленка», Сахаров решил не связываться. Он был глубоко уязвлен выпадами в адрес жены, особенно учитывая, что примерно то же самое писала советская пресса: мол, наивный Сахаров попал под влияние демонической сионистки Боннэр. Но он посчитал ниже своего достоинства отвечать на обвинения относительно своей мотивации. К тому же ему было не до пустых споров: тучи вокруг него сгущались, началось давление на него и угрозы его семье.

Лишь восемь лет спустя, из горьковской ссылки, Сахаров ответит на солженицынские нападки:

«…Отличие моей системы ценностей и позиции от системы ценностей и позиции Солженицына – различная оценка роли защиты прав человека. Я считаю эти права основой здоровой жизни человечества, основой международной безопасности и доверия…»