Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

– То, что они приехали в открытую, – хороший знак, – сказал он. – Если бы вас хотели грохнуть, то не стали бы приезжать и засвечиваться. Просто решили попугать, а может быть, посмотреть, действительно ли есть на свете Институт Макса-Планка, где работает некто Гольдфарб, который развернул антисоветскую кампанию в научных кругах. Или, может быть, никакого Гольдфарба на свете нет, а все это – операция ЦРУ? – и он ехидно посмотрел на меня.

– Кирилл, я не работал, не работаю и не буду работать на ЦРУ, – сказал я. – Я не доверяю этой организации.

– Все так говорят, – проворчал Кирилл. – Впрочем, Алик, важно не то, связаны ли вы с ЦРУ на самом деле, а то, что об этом думают в Конторе. Важно, не кто ты есть, а за кого тебя принимают. Никогда не забывайте об этом.

* * *

Весь год я усиливал давление на Юрия Анатольевича, пытаясь заранее отследить его международные поездки и сделать так, чтобы ни одна не прошла без того, чтобы ему не пришлось отвечать на вопросы об отце. К концу 1981 года, когда я закончил стажировку в Мюнхене и готовился перебраться в Колумбийский университет в Нью-Йорк, в папке «Овчинников» лежали копии обращений почти 200 ученых со всего мира, включая 13 нобелевских лауреатов. В моем активе были также резолюции Американского общества микробиологов и Международного союза микробиологических обществ. Конгрессмен от штата Нью-Йорк Джонатан Бингхэм произнес на заседании Конгресса речь о моем отце. И наконец, «Нью-Йорк таймс» опубликовала мое собственное письмо под названием «Засекреченная генетика», в котором я призывал «американское научное сообщество бойкотировать СССР».

Но дело не сдвигалось с мертвой точки. После визита Погорельского в Макс-Планк-институт противник не проявлял никакой активности. Отец сидел без работы, а я ломал голову над тем, что же еще придумать. И вдруг в апреле 1982 года жена профессора М. В. Волькенштейна, встретившись с моей матерью во дворе академического дома на Ленинском проспекте, сообщила, что по Академии идет слух, будто Овчинников ходил просить за Гольдфарба в КГБ, но «получил отлуп».

Услышав новость, отец, набравшись смелости, позвонил Овчинникову и попросился на прием. Тот сказал: «Приезжайте, конечно, поговорим».

– Юрий Анатольевич, до меня дошли слухи, что вы ходатайствовали по моему делу, – сказал отец.

– Да, это так, – ответил Овчинников. – И у меня ничего не вышло.

– А можно узнать, на каком уровне вы поднимали вопрос?

– На самом высоком, – улыбнулся Овчинников.

И он рассказал отцу, что несколько месяцев назад, после того, как я обрушил на него письма нобелевских лауреатов, он обращался «к руководству на уровне, где принимают решения». И некоторое время спустя «руководство» вызвало его, чтобы сообщить, что дело рассмотрено и решение об отказе Гольдфарбу подтверждено.

– А решение принималось индивидуально или в рамках общей политики?

– Индивидуально, – сказал Овчинников. – На столе во время разговора лежало ваше дело, – и, помедлив, добавил: – И дело вашего сына, – он сделал жест, показывающий толщину досье. – Я же вас предупреждал, что он перегнет палку. Увы, решение окончательное, и я ничего не могу сделать.

Отец повернулся, чтобы уйти.

– Постойте, Давид Моисеевич, – сказал Овчинников. – Ведь вы сидите без работы. Почему бы вам не вернуться к научной деятельности? Я, конечно, не могу вам дать лабораторию, но в качестве консультанта, если хотите, – пожалуйста, в ваш бывший институт. И передайте сыну, чтобы он прекратил свою кампанию. Пока там что-либо не изменится, – он указал глазами на потолок, – это ни к чему не приведет.

* * *

Я много лет сомневался, можно ли верить Овчинникову. Но в конце концов – прошло 30 лет – я получил железобетонное подтверждение, что он тогда действительно ходил к Андропову просить за отца.

Часть IV. Искусство в жизни

Глава 15. Перебежчик в Дюссельдорфе

Когда реальные события вашей жизни почти точно воспроизводят произведение искусства, в вашем восприятии мира стирается грань между реальностью и вымыслом и вы начинаете ощущать себя как бы внутри выдуманной истории. Так произошло со мной через тридцать лет после описанных выше событий, когда передо мной неожиданно возник вестник из прошлого – человек, рассказавший мне поразительные подробности происходившего с отцом в последние годы его пребывания в СССР. Человек этот очень сильно напомнил мне героя фильма, который я незадолго до этого посмотрел.