Быль об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия

Спокойно и обстоятельно, будто зачитывая официальный рапорт, бывший начальник Путина начал рассказывать мне то, о чем я и не мечтал когда-нибудь услышать: о жизни моей семьи глазами КГБ двадцать восемь лет тому назад.

Глава 16. Операция «Рецензент»

Вскоре после того как капитан Безруков прибыл в Московское управление – дело было в начале 1982 года, – он получил донесение из Первого отдела ИОГЕНа: академик Николай Петрович Дубинин, недавно вышедший на пенсию директор института, искал встречи с КГБ по поводу Давида Гольдфарба, бывшего профессора института, который тоже уже некоторое время находится на пенсии.

Сергей изучил ДОУ Дубинина – «Дело оперативного учета»[41]. Это был известный ученый с богатой биографией. Во время «лысенковщины» – разгрома генетической науки в 1940-х годах, лаборатория Дубинина была расформирована, а сам он провел несколько лет в фактической ссылке, изучая птиц в лесах Урала. После реабилитации генетики в 1960-х Дубинина восстановили на работе, вернули в академическую иерархию, дали Ленинскую премию, должность директора института и провозгласили титульным главой советской генетики.

Готовясь к встрече со знаменитым ученым, Безруков немного робел. В неофициальном табеле о рангах советской бюрократии академик приравнивался к генералу, и молодой капитан еще «никогда не работал на таком уровне». Сергей позвонил Дубинину, и тот предложил встретиться у него дома, потому что «разговор будет конфиденциальным».

* * *

Я хорошо помнил Дубинина по конференции в ИОГЕНе в день, когда я впервые увидел Сахарова. Это был невысокий, кругленький, лысоватый мужчина с полными красными губами, что придавало его лицу немного клоунское выражение. Именно Дубинин когда-то привел моего отца в институт заведовать лабораторией бактериальной генетики. Но потом они разругались из-за попыток Дубинина взять папину лабораторию под личный контроль. Борьба между академиком и ведущим профессором закончилась летом 1979 года, когда Президиум Академии перевел лабораторию в другой институт, после чего папа ушел на пенсию. Вскоре после этого он подал заявление на выезд в Израиль, и ему отказали «по соображениям государственной безопасности». И вот почти три года спустя Дубинин неожиданно связался с КГБ, чтобы «предоставить важную информацию» о своем бывшем сопернике, а теперь – еврейском отказнике.

Удобно устроившись в глубоком кресле в кабинете академика, Сергей поинтересовался, может ли он записать разговор на диктофон.

– Мы абсолютно гарантируем, что ваше имя никогда не будет раскрыто, – торжественно объявил он. – В нашей внутренней документации вы будете фигурировать под оперативным псевдонимом.

– В этом мире нет ничего абсолютного, молодой человек, – улыбнулся академик. – Как ученый, я могу быть уверен только в том, что вероятность раскрытия информации исчезающе мала. Но, конечно, записывайте, если нужно.

– Пророческое замечание, – сказал я.

Сергей криво усмехнулся. От него тоже не ускользнула ирония судьбы, распорядившейся, чтобы предупреждение Дубинина сбылось тридцать лет спустя.

Дубинин рассказал Сергею, что некоторое время назад к нему пришел родственник профессора Гольдфарба, который «имел на него большой зуб». Родственник попросил Дубинина передать «куда следует», что профессор собирает секретную информацию среди своих многочисленных коллег в различных научных учреждениях и передает ее американскому журналисту Нику Данилову. Данилов в свою очередь переправляет эту информацию сыну Гольдфарба в Нью-Йорк, который передает ее в ЦРУ. Дубинин также сказал, что, по его мнению, «сигнал» заслуживает внимания, поскольку профессор Гольдфарб имеет обширные контакты в среде биологов, среди которых, весьма вероятно, есть носители государственной тайны.

Я сопоставил даты. К тому моменту Ник Данилов провел в Москве уже девять месяцев и действительно плотно общался с отцом. Через Ника шла моя переписка с родителями по дипломатический почте. Наш «безопасный канал» особо не афишировался, но члены семьи и близкие друзья о нем знали и не спрашивали, откуда у папы появляется тамиздат. Пятое управление КГБ, следившее за отказниками и диссидентами, конечно, прекрасно обо всем этом знало.

Но какое это имело отношение к контрразведке, ЦРУ и государственной тайне? Я-то не работал на ЦРУ, и не получал, и не передавал никакой секретной информации! Все это казалось чистой выдумкой, а донос Дубинина и «родственника» выглядел как неуклюжая попытка двух личных недоброжелателей навредить отцу без всяких на то оснований. Тут я вспомнил графа Монте-Кристо, который узнал имена своих тайных доносчиков двадцать лет спустя!