Был однажды такой театр (Повести)

Дюла никогда не любил читать, а бросив школу, и вовсе перестал этим заниматься. Его не привлекали ни толстые романы, ни короткие рассказики, из тех, что печатают в газетах. Чтение ему заменяла фантазия. Он выдумывал разнообразные истории, воображая себя их участником и расцвечивая самыми невероятными подробностями. Бродя в тот день среди только-только зазеленевших деревьев и поддавая ногой камешки, он мечтал о девочке в белом. Отыскав дерево с более или менее солидным стволом, он вытащил из кармана новенький перочинный ножик, доставшийся ему в обмен на четыре театральных билета, и аккуратно вырезал на дереве свои инициалы. К глубочайшему его сожалению, он не мог вырезать рядом монограмму своей возлюбленной, так как не знал ее имени. Пришлось удовольствоваться своей монограммой.

И вот, когда он возвращался с другого берега Тисы, случилось чудо. Дойдя примерно до середины моста, он увидел ту самую девочку. Она шла ему навстречу. Дюла подумал было, что ошибся, что все это — плод его воображения. Только услышав звук ее шагов, он осмелился поверить в реальность происходящего. Девочка тоже заметила его издалека — походка ее вдруг стала неуверенной. Она замедлила шаги и прижала к груди зонтик, точь-в-точь такой, как у взрослых барышень. Дюла был в своем обычном матросском костюме. Не хватало только фески, отданной портному в починку.

Мальчик был так потрясен совпадением, что едва не лишился чувств. Эта удивительная встреча, над водой, под безоблачным небом… нет, здесь не обошлось без вмешательства высших сил. Ошалевший Дюла рванулся девочке навстречу и едва не сбил ее с ног, но в последнюю минуту затормозил, вцепившись рукой в перила. Девочка перепугалась, а Дюла, очутившись в непосредственной близости от нее, так растерялся, что скорчил совершенно нелепую рожу.

— Ой! — пролепетал он, бессмысленно уставившись в нежное личико, осененное розовой тенью зонтика, но потом спохватился и отвесил девочке самый изысканный поклон, призвав на помощь весь свой театральный опыт: — Пардон.

Девочка совершенно растерялась от неожиданности. Ее тоже поразила эта случайная встреча. И, кроме того, смутила пестрота Дюлиного костюма. Дюла в свою очередь никак не мог оправиться от потрясения.

— В Уйсегед идете? — кое-как выговорил он наконец.

— Да, — девочка опустила ресницы.

— А я как раз оттуда. — Дюла попытался улыбнуться.

— Я к бабушке иду. — Девочка шевельнулась, словно прося дать ей дорогу.

— А сами вы не из Сегеда?

— Из Сегеда.

— Я потому спрашиваю, что вы не по-сегедски говорите.

— Меня мама отучила. А вот папа, тот по-сегедски говорит, совсем как крестьяне, — прошептала девочка.

— А я в Задунайском крае родился. И матушка оттуда родом… В Алфёльд мы позже переехали, я уже в школу ходил… Так и не смог привыкнуть…

— Вот как… — Девочка потихоньку обошла Дюлу и двинулась к Уйсегеду.

Дюла на мгновение растерялся, но тишина и одиночество придали ему храбрости, он догнал девочку и пристроился рядом.

— Я провожу вас на ту сторону.

Девочка ничего не ответила.

— Красивая у вас сестренка, — Дюла сделал еще одну отчаянную попытку завязать разговор.

— Откуда вы знаете?

— Я же видел ее тогда, на качелях. Хорошенькая, беленькая такая… А глаза — темно-карие.

— Как вы все запомнили…

— Ну а как же.

— Она хорошая девочка. Послушная. — Разговор постепенно сходил на нет.

— Я так и подумал. Это сразу видно, — медленно проговорил Дюла, лихорадочно соображая, что бы еще сказать, и чувствуя в голове ужасающую пустоту. Девочка разговора не поддержала, они брели по мосту в полном безмолвии. Тишина растягивалась, как паутина, опутывая их все больше и больше. Стук девочкиных каблучков звучал насмешкой, хорошо еще, что теннисные туфли бесшумны. Вниз по течению плыли длинные плоты. Дюла подумал, не поговорить ли о плотах. Но что о них скажешь? И кому какое дело до плотов? Молчание тяготило его, он уже подумывал, не отстать ли потихоньку от девочки и больше не видеть ее никогда. Но тут ему пришло в голову, что не худо бы представиться — вдруг да поможет делу.

— Меня зовут Дюла Торш, — он повернулся к девочке, — я работаю в театре.

— Вот как…

— А вас как зовут, нельзя ли узнать?

— Нельзя…

— Хотя бы имя…

— Аннушка, — неожиданно вырвалось у нее.

Дюла обомлел, словно ему вдруг взяли и подарили весь Сегед разом. Он никак не мог поверить, что она вот так, запросто, сказала ему свое прекрасное имя. Это неземное создание, эта фея с розовым зонтиком подарила ему свое имя. Значит, Аннушка.

— Вы в каком спектакле играете? — Вопрос вернул Дюлу из заоблачных далей на землю.

— Я?

— Вы.

— Пока ни в каком, — признался он.

— Почему?

— Потому что я…

— Вы, наверное, не актер? — девочка скривила губки.

До сих пор Дюла никогда и никому не лгал, за исключением отца. Но это было совсем другое дело. Отца он ненавидел, потому и лгал — из хитрости, из страха, из мести. И вот теперь он вдруг понял, что ему необходимо солгать, на этот раз по совершенно иной причине. В глазах девочки светилось любопытство. Дюла боялся встретиться с ней взглядом. Секунду-другую он собирался с духом и в конце концов выговорил: