С горы спускались пешком, глядя вниз, на испещренную огоньками долину, обоим казалось, будто город весело подмигивал им. Дюла думал о том, что где-то внизу, среди этих огней, уже верстаются газеты, которые утром разнесут по городу весть о новой театральной сенсации. Вот сейчас, в этот самый момент, его имя печатается в десятках тысяч экземпляров. Он взглянул на девушку, шедшую рядом с ним по слабо освещенной дороге, и спросил:
— Странная все-таки штука — театр, не правда ли?
— Да.
— В такси вы сказали, что не любите его.
— Просто я… — она теснее прижалась к Дюле, словно ища у него защиты, — просто я не хотела, чтоб вы спрашивали дальше.
— Так, значит, вам там хорошо?
— Интересно.
— Кто вам нравится в театре?
— Не знаю.
— Вы теперь всех боитесь?
— Нет.
— Так все-таки — что хорошего в театре?
— То, что каждый день готовишься к спектаклю.
— Как актеры?
— По-другому. Но все равно готовишься.
— А вам хотелось бы стать актрисой?
Девушка не ответила.
— Почему вы молчите?
— Потому что… тот тоже меня об этом спрашивал. Окликнул, когда я стояла у прожектора…
— А вы не знали, что ответить.
— Я боялась, и потом…
— Что потом?
— Я хотела остаться в театре.
— Да, да, понятно.
— Если б это на заводе было… какой-нибудь там инженер или директор… я бы сразу ушла, даже если б отец меня за это побил. Меня ведь можно понять, правда, господин артист?
— А вы все еще зовете меня господином артистом?
— Я стесняюсь…
— А я, мне кажется, начинаю вас понимать. Ица. Ица Осветительница.
— Вы поняли?
— Да. Конечно, не до конца. Театр ведь нельзя понять до конца.
— Неужто даже вы не понимаете? Вы ведь театральный кончали?
Дюле вдруг страстно захотелось рассказать ей всю свою жизнь. Все подряд, начиная с того момента, когда кто-то из актеров впервые послал его за сигаретами. Он взял девушку под руку и привлек ее к себе. Ица нежно прильнула к актеру, положив голову ему на плечо. Она была уверена, что теперь последует то самое, но ей не хотелось сопротивляться. Дюла вызывал у нее безграничное доверие. Пусть будет так, как он хочет. Ну да, вот сейчас…
Они ступили на тропинку, ведущую к лесу. Девушка не сомневалась, что сейчас он обнимет ее за талию и уведет в чащу. Дюла угадал, что она чувствует себя жертвой, которой надлежит делать все, чего пожелает господин артист. Он повернул девушку лицом к себе.
— Ица, послушайте-ка меня!
— Пожалуйста.
— Вы очень хорошенькая, очень привлекательная девушка.
— Господи…
— В театре вас будут добиваться многие… Мне вы тоже нравитесь. Я бы солгал, если б сказал, что это не так.
— Да.
— Но я не трону вас, Осветительница Ица. Хотя знаю, что мне бы вы уступили. Я не могу вас обидеть, потому что…
«Потому что вы мне как сестра, — хотелось ему сказать. — Мы с вами очень похожи. Жизнь выкинула нас откуда-то, а театр принял в свое лоно».
Ему хотелось рассказать об отце, которого он так и не разучился бояться, о женщине в красном под деревом в театральном саду… Не проклинать отца, а просто описать его здоровенную фигуру, узкие монгольские глаза, презрительно сжатые губы и дурацкие устрашающие усы. Внезапно его охватило отчаяние: нечего было бежать из Надьвашархея, кончил бы там школу и стал налоговым инспектором. Сперва он был бы такой же, как сейчас, а потом — такой, как отец. Вашархейский налоговый инспектор. Вот что ему было нужно.
Все силы его души были направлены на то, чтобы поделиться с кем-нибудь тем, что его тревожило. Тогда, быть может, он нашел бы ответ… Девушка улыбалась безотчетной, застенчивой улыбкой, в глазах светилась робость, смешанная с любопытством, нежный детский рот приоткрылся. Взглянув на нее, Дюла понял, что не сможет ничего ей сказать. Ни с того ни с сего его охватил гнев. Отчаяние от собственной немоты превратилось в злобу, почему-то обернувшуюся против Ицы.
— Давайте спускаться вниз. У железной дороги есть стоянка такси.
Он снова взял Ицу под руку, на этот раз сурово, почти грубо, и резко ускорил шаги. Девушка заплакала.
— Чем я вас рассердила?
Дюла, не отвечая, вел ее вниз. Там они сели в такси и в полном молчании доехали до самых ворот желтого одноэтажного домишки в Обуде. Дюла помог девушке выйти из машины, поднес ее руку к губам и поцеловал на прощание долгим, виноватым поцелуем.
Женитьба
Давным-давно улеглось негодование, вызванное отсутствием Дюлы на торжественном банкете в честь премьеры. С тех пор все успели привыкнуть к странностям Дюлы Торша и научились считаться с ними.
Стояло теплое осеннее утро. Лучи солнца, с трудом прорываясь в щель между двумя пятиэтажными доходными домами, освещали скамейку у артистического подъезда и крошечный кусочек пространства вокруг нее. Дюла сидел, сложив руки на бамбуковой трости, и задумчиво смотрел прямо перед собой. Прохожие с любопытством оборачивались на знаменитого актера, не удостаивавшего их взглядом.