Был однажды такой театр (Повести)

— Ну да. Это совсем другое дело. В таком тоне я согласен разговаривать. — Акли закурил короткую египетскую сигарету.

Директор дружески подтолкнул его обратно к креслу. В знак примирения Акли позволил себе некое подобие улыбки.

— Вот так, господа, вот так… Главное — общий язык… Мы слушаем тебя, Дюла, скажи нам, чего бы ты хотел? Чего бы ты, как актер, хотел от Лаци?

— Чтобы он написал такую роль, в которой я мог бы оставаться живым человеком.

— То есть как — человеком?

— Человеком, и все. Я не могу объяснить по-другому.

— И все-таки — что бы тебе хотелось сыграть? — Директор изо всех сил старался его утихомирить.

— Ну, скажем…

— Да?

— Ну, скажем, живет человек в захолустье, в каком-нибудь заштатном городишке… И становится этот человек налоговым инспектором…

— А потом что?

— А потом ничего.

— Нет уж, благодарю покорно, увольте меня от таких «сенсаций»! — воскликнул директор. — Вернемся лучше к китайской вазе. Есть ли у тебя просьбы к Лаци в связи с этой пьесой?

— Есть.

— Ну?

— Чтобы он порвал ее и выбросил. Вот сейчас, на моих глазах, разорвал эту писанину на мелкие кусочки и выбросил в корзину для мусора.

Ответ поразил всех, и Дюлу — в том числе. Все это вышло как бы помимо его воли. Чем дольше он смотрел на своего «первооткрывателя», тем сильнее впадал в ярость.

Великий писатель, дрожащими руками запихав свое детище в зеленую кожаную папку, не столько сказал, сколько прошипел:

— Я думаю, господин артист глубоко ошибается, полагая, что без него премьера не состоится… Одного моего слова довольно, чтобы положить конец этому зазнайству… Как вытащил его, так и обратно запихну… в… — он надменно улыбнулся, словно готовясь отпустить необыкновенно удачную остроту, и указал на мусорную корзину, — туда, куда он хотел поместить мою пьесу.

— Сделайте одолжение, — ответил Торш, спокойно приподнимая корзину, — запихните. Если, конечно, вам удастся, господа. Что же до меня, то я предпочту проводить время среди бумажных обрывков, а не в пьесах моего благодетеля…

Не дав директору опомниться и снова загородить проход, он резко распахнул дверь, вышел в комнату секретаря и вскоре с легким сердцем покинул театр.

На скамейке у входа сидели декораторы, наслаждаясь послеобеденным бездельем — тем самым, что, в сущности, и привело Дюлу в театр. В самом бодром расположении духа покинул он Татарскую улицу и зашагал по бульвару. Он был счастлив, что избавился от своей постыдной зависимости и больше не состоит в услужении у бездарного сочинителя. Дюле и в голову не приходило, что его поведение можно назвать неблагодарностью, он был полностью поглощен своей радостью. Радостью освобождения. Больше ему не придется играть в пьесах Акли!

Любопытно, что именно в эту минуту, после того, как он с волшебной легкостью отверг то будущее, которое сулили пьесы Акли, ему безумно захотелось прийти к отцу, которого он не видел целых шестнадцать лет, и сказать: «Видите, я тоже умею, не хуже вашего. Взял и швырнул всю свою жизнь в рожу одному болвану».

Последствия его не интересовали. Он попросту не задумывался ни о расторжении контракта, ни о скандале, грозившем ему в этом случае. В случившемся он видел только повод для того, чтобы начать все сначала, на этот раз так, как учил его Балаж Тордаи. С каким удовольствием сыграл бы он теперь крошечную роль Раба из «Трагедии человека»! Дюла знал, что, доведись ему сегодня выступить в этой роли, он впервые в жизни сыграл бы по-настоящему.

Упоительное самозабвение длилось недолго — Дюлино внимание привлекли витрины, трамваи, автомобили, прохожие, торопившиеся по своим делам, словно за ними гнались.

У одной из витрин Дюла остановился. В глазах его загорелось злорадство. В самом центре отделанной шелком витрины возвышалась огромная ваза… Украшавшие вазу рисунки и иероглифы показались Дюле уродливыми, зато его чрезвычайно порадовала табличка с надписью: «Китайская ваза. Эпоха династии Ванг. Подлинник». Его снова охватило приятное возбуждение, как утром, когда он шел вместе с Акли в директорский кабинет.

В антикварной лавке Дюлу встретил приятный звон колокольчиков, удивленный взгляд молодой и на редкость красивой девушки, а также почтительный поклон пожилого господина. Поклонившись, господин подошел к новоприбывшему покупателю и спросил мягким профессорским тоном:

— Чем могу служить, господин артист?

Молодая девушка улыбнулась, давая понять, что тоже узнает Дюлу Торша и ценит его искусство.

— Я хотел бы купить ту вазу, что выставлена у вас в витрине.

— Пожалуйста, как вам будет угодно, — антиквар кивнул и нажал какую-то кнопку. В ту же секунду из задней двери появился высокий мужчина с тонзурой, удивительно похожий на инквизитора.

— К вашим услугам, сударь, — заговорил призрак, обращаясь к антиквару.

— Прошу вас, господин Фобель, снимите с витрины китайскую вазу и покажите господину артисту.

Господин Фобель немедленно исполнил приказание, неподражаемо легким жестом обхватив толстобокую вазу и переместив ее на стеклянную полку, под которой тут же зажегся свет.