Был однажды такой театр

Прогулявшись по Кондорошу, они проголодались и заглянули во двор какой-то корчмы. Двор был разделен зеленым штакетником надвое. По одну сторону стояли столики, предназначенные для «приличных» людей, эта часть двора была вымощена камнями и обсажена цветами. По другую сторону гулял деревенский люд. Дюла с женой направились в эту, более шумную часть и стали наблюдать, как мужики сражаются в кегли, ставя по два филлера на кон. Развлечением здесь и не пахло. Игроки бросали шары изо всей силы, с перекошенными от напряжения лицами. Толпившиеся кругом болельщики то и дело вздрагивали, расплескивая вино, как будто жизнь и смерть их полностью зависела от падающих кеглей. Особенно везло какому-то безногому. Он уже третий раз подряд выбивал девять штук. Прежде чем пустить шар, он вручал костыли стоявшему рядом парнишке, который принимал их с благоговением, вытянувшись по стойке смирно. После броска калека терял равновесие, казалось, он вот-вот рухнет, но каждый раз ему каким-то чудом удавалось устоять.

Поглядев, как шар сталкивает и разбрасывает кегли, калека снова брал костыли под мышку и прикладывался к кружке с пивом. Рядом с Дюлой стояла худенькая девчушка, с белой косичкой, в грязном ситцевом платьице, и самозабвенно следила за игрой. Подняв глаза на хорошо одетого господина, она тяжело вздохнула и пожаловалась, что безногий вечно выигрывает, да и вообще ему всегда и во всем везет, так везет, что в конце концов его попросту гонят взашей. Потом она похвасталась, что ее батюшка тоже будет прогонять его вместе со всеми. Кроме того, выяснилось, что больше всего мужики завидуют его увечью, которое, конечно же, есть не что иное, как особая божья милость.

— Мой-то батюшка тоже на войне воевал, — жаловалась девчушка, — да вернулся целехонек. А энтому шрапнелем ногу оторвало, ажно до самого колена. С той поры он горя не знает, как барин какой. Гасадарство ему по семь пенгё выдает…

Илку трясло. Есть совершенно расхотелось. Она потянула Дюлу прочь, мечтая об одном: как можно скорее очутиться снова в усадьбе. Обратно ехали в такой же повозке, но на этот раз все было совсем по-другому. Почти все время молчали, и дочка антиквара больше не находила октябрьское небо таким уж безоблачным и прекрасным.

Накануне отъезда обедали вчетвером на веранде, залитой теплым, почти летним солнцем. После домашнего мороженого со взбитыми сливками Аннушка предложила пойти прогуляться по лесу — кто знает, может, это последний хороший денек в этом году.

Они спустились в парк и вышли на дорогу через боковую калитку. Именно с этой минуты Илка оказалась рядом с Яничари, а Аннушка — с Дюлой. Подойдя к опушке, помещик принялся с жаром объяснять пештской жительнице правила лесоводства. Аннушка замедлила шаги.

В последние дни Дюле удалось нарисовать самому себе весьма неприглядный, почти отталкивающий Аннушкин портрет. Однако стоило им остаться в одиночестве, стоило ей мимолетно коснуться его руки, как тщательно выстроенная схема рассыпалась в прах.

— Скажите, зачем вы позвали меня сюда? — с внезапной резкостью вырвалось у Дюлы, когда они ступили в пронизанный солнцем лесок.

— Потому что хотела вас видеть, — ответила женщина так же коротко и сурово.

Прелестный профиль, высвеченный мягким, шелковистым светом, вдруг заставил Дюлу напрочь забыть все прошедшие годы. Аннушка сжала губы и смотрела прямо перед собой серьезно, без всякого кокетства. Дюла покорно шагал рядом с нею.

— Вы любите своего мужа?

— Люблю.

— О том, другом, вы тоже так говорили. О том, который умер.

— Я говорила правду.

— Почему вы вышли замуж за этого человека? — он дерзко мотнул головой в сторону узкой лесной тропинки, по которой уходили все дальше Илка и Яничари.

— Он увез меня с собой. А я не сопротивлялась.

— И теперь вы счастливы?

— Да. Как и вы. По крайней мере не чувствую себя одинокой.

— Теперь вы решили поиздеваться надо мной?

— Нет.

— Я действительно люблю свою жену. Если хотите знать, по-настоящему я полюбил ее именно здесь, в вашем поместье.

— Я тоже люблю своего мужа по-настоящему. Он не стал бы прыгать из-за меня в Тису, и все-таки я его люблю.

— Послушайте…

— Люблю. Он спас меня от вдовства, от моих родителей, которым надоело, что мужчины из-за меня не замечают моей сестренки.

— Аннушка…

— Да?

— Я не помню, что я хотел сказать. Дайте мне вашу руку.

— Нет.

— Я болван.

— У вас милая, очень красивая жена.

— Да.

— Почему вы женились на ней? Почему не приехали за мной в Сегед?

— Вы поехали бы со мной?

— Не знаю. Тогда, наверное, нет.

— А теперь?

— А теперь не о чем говорить. Пойдемте, не нужно так сильно отставать!

Она сделала шаг в сторону и пошла по траве. Слабый ветерок шевелил листву, пятна света метались по ее клетчатому английскому костюму. Аннушка стянула на груди концы желтой шали, выдав невольным жестом свое смущение. Она уже не рада была, что затеяла весь этот разговор, и действительно хотела догнать мужа. Дюла медленно шел по тропинке, глядя, как она петляет среди деревьев, ступая по опавшей листве.