Была бы дочь Анастасия

В окно глянул: засинело на улице. Звезда над Балахниной горой ярко, как драгоценный камень, засверкала. Не звезда, может, а – Венера или Юпитер. Или Сириус. Издали-то да не зная, разбери их. Спутник искусственный – тот тоже как звезда, но только движется поспешно, так и его бы к ним припутал. Всё мечтаю карту звёздную выучить – да недосуг. Сейчас время есть, да карты под рукой нет. Но Большую Медведицу и Полярную звезду с детства знаю – всё же: пойду где, видя их, не заплутаю, как и волхвы когда-то, следовавшие к Новорожденному.

Собрался. Пошёл в гости к Коланжам – совесть замучила: давно здесь, а проведать старого, больного школьного учителя своего никак не удосужился.

Идти надо в другой конец села. В самый узг Линьковского края. К кемскому яру. Где лет триста-четыреста назад размещалось плотбище по ремонту и строительству струг, а может быть, и кочей, поднимавшихся сюда по большой воде от Ислени. С заснеженными сейчас под ним, под яром, плёсом и приплёском, ниже которых по течению говорливая полынья длиною в каменистый перекат вскидывает над прибрежным сосняком густой пар, от луны флуоресцентный будто.

Окружной дорогой направился. Не по селу. Сено по ней недавно кто-то вывез. Винокуров или Плетиков. В тот-то край – и Белошапкин, может, и Билибин. Обочины в трухе сенной – темнеют. На отутюженных следах от санных полозьев свет лунный масленится. Конский навоз размазан по дороге возом.

Небо светло-малахитового цвета, на закате – с рыжей подпалиной, остывает – как в тускнеющей и осыпающейся медленно каржавине. Звёзды на нём всё ещё пока редкие, там-там сигналят-помаргивают, одиночные, как маяки, остальным, путь на небо потерявшим, подсказывают. Луна высокая. Ялань ей не в диковинку – друг к дружке присмотрелись. И ко мне, иду, как будто равнодушна; словно на себя в зеркало – на землю так уставилась, куда помимо ли – пространства бездна.

Путается под ногами игривая, как котонёк, курёха – новой заплатой на моём валенке заинтересовалась, любопытная, подметнуться под подошву всё пытается – придавливаю её ногой. Хоть не лезет мне под полушубок, полы его бесцеремонно не распахивает, ну а так-то забавляйся. Иду, её не замечаю будто, – раздражается, фуфыра, – хоть немного, но засыпет снегу в валенок за голенище.

Замер лес. Ни звука от него сегодня – как от умершего. То сова обычно, полоша мышей да зайцев, чтобы с места вскинулись укромного и рассекретились те, ухнет, то лисята в нём, в лесу, услышишь, где-то звонко звягают. А нынче – тихо. Тайну хранит, безмолвствуя, свою или чужую будто. Далеко в себя и вьюгу не пускает. По закрайкам леса она рыщет, кору с комлей елей белкой шустрой обшелушивает. По Ялани только ей гулять просторно – то там, то тут, видишь, проползёт пластуном, швырнёт резко в воображаемого ею или реального, но незримо крутящегося здесь противника порошей, как картечью, после расстелется – и не отыщешь, как камбала с дном морским, со снегом сольётся.

Красота сказочная – дух захватывает. Чередуются перед глазами фрагменты из кинофильма «Вечера на хуторе близ Диканьки». В раннем детстве это мне казалось одним словом «Близдиканька» – хутор так как будто назывался.

Вдруг припомнилось из Августина:

«Из всего видимого величайшее есть мир, из всего невидимого величайшее – Бог. Что существует мир, это мы видим, что есть Бог, этому мы верим».

Помоги моему неверию, Господи.

Иду. Левая нога в подшитом валенке не ревнует теперь к правой – и той, и другой ладно. Шагаю.

Дошёл. Недалеко – с полкилометра.

В лёгких – как во рту после ментоловой конфеты.

На душе тревожно: не к здоровому в гости на весёлый и беспечный разговор поторапливаюсь, а давно и тяжело хворого человека иду навестить неспешно – это меня смущает, худосердого.

Дом-крестовик. Не молодой уже – столетний. Сейчас, хоть и при луне, боками тёмный, днём бурый, на закатном солнце свекольного цвета, а летом после дождя – малиновый – листвяжный потому что. В улицу, подмяв, как позвоночные хрящи, нижние, подгнившие, звенья, накренился. Будто в палисаднике своём, от которого сейчас торчат из-под снега лишь острые концы штакетин, подсвечивая себе, как фонариком, светом из окон, выглядывает что-то близоруко. Будто туда свалилось только что с крутой, покатой крыши нечто. Снег на месте. Не сполз. Грузным козырьком навис с карниза – угрожающе нацелился на куст сирени.