Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы)

Результатом этого выступления стало направление Антонова-Овсеенко за рубеж с дипломатическим поручением. Это был очередной (после Раковского и Мдивани) случай широко практиковавшегося в последующие годы «первоначального» наказания оппозиционеров путём «дипломатической ссылки».

На январском (1924 года) пленуме ЦК с особенно оскорбительными замечаниями в адрес лидеров оппозиции выступил Зиновьев, задавший тон дальнейшей их травле аппаратчиками. Пленум, как говорилось в информационном сообщении о его работе, «подвел итоги партийной дискуссии, причём ряд выступавших членов ЦК, работающих на местах, в резкой и категорической форме осудили линию оппозиции (Троцкого, Радека, Пятакова и др.) о легализации в партии фракций и группировок, о противопоставлении аппарата партии и т. п.» [339] Таким образом, ещё до партийной конференции, которая должна была подвести итоги дискуссии, три члена ЦК, в том числе один член Политбюро, были публично обвинены в антипартийных взглядах.

XXI Победа или поражение?

Подготовка к конференции была проведена Сталиным по всем требованиям аппаратной механики. Уже на Московской губернской конференции лидеры оппозиции обращали внимание на то, что на районных конференциях за резолюции, предложенные ЦК, голосовало (в целом по Москве) 1708 человек, а за оппозицию — 878, т. е. 34 процента. На городской конференции набралось лишь 25 процентов сторонников оппозиции, «потому, что чем выше, тем больше действует аппарат». Московский же комитет партии был выбран целиком «однородным», т. е. состоящим из одних сторонников ЦК, что было грубым нарушением традиций большевизма. Подобная «однородность» ещё в большей степени характеризовала состав XIII конференции РКП(б) (январь 1924 года), на которую не был избран с решающим голосом ни один из коммунистов-оппозиционеров.

В речи Преображенского на конференции указывалось, что «вся провинция (т. е. местные партийные организации.— В. Р.) была запугана насчёт единства партии, насчёт раскола, который на самом деле грозит партии больше со стороны большинства ЦК, чем со стороны кого бы то ни было другого» [340].

Обращаясь к большинству ЦК, Радек заявил: «Вы ставите вопрос о снятии т. т. из оппозиции с постов. Этот пример, данный партией наверху, пойдет по всей партии до низовых её ячеек. И вы доиграетесь… до лицемерия в партии, когда люди будут прятать мысли для того, чтобы избегнуть таких последствий» [341].

В предложенном Преображенским проекте резолюции выдвигалось требование «очищения дискуссии от личных моментов, вносящих в неё отраву и наносящих ущерб авторитету партии в глазах непартийных масс» [342]. Напоминая, что «тов. Ленин в письме (почему-то до сих пор неизвестном партии) относительно нац. вопроса сказал, что озлобление в политике является самым последним делом», Преображенский говорил: «Я считаю основной ошибкой, допущенной Политбюро персонально по отношению к т. Троцкому, то, что ЦК в нашей большевистской среде третирует т. Троцкого как чужака. При таком отношении невозможна совместная работа… Здесь мы видим в гораздо большей степени стихию чувств и воспоминаний, чем политический расчёт вождей партии, которые должны знать, что они в этом вопросе должны ставить на первый план политический интерес» [343].

Однако все эти голоса предостережения, против методов внутрипартийной борьбы, которые через несколько лет своим остриём обрушатся против многих представителей тогдашнего большинства, не были услышаны конференцией.

Не было услышано и предостережение И. Я. Врачёва по поводу провокационной вылазки Сталина, который в своём докладе и заключительном слове заявил, будто оппозиция имеет своё бюро, что свидетельствует о её превращении во фракцию. Врачёв предложил тщательно проверить это двукратное заявление Сталина, чтобы в случае его подтверждения привлечь к строжайшей партийной ответственности виновных в организации фракции. Это предложение, грозящее разоблачением сталинской провокации, было конференцией отклонено.

Отклонённой оказалась и предложенная Преображенским резолюция об итогах дискуссии, где указывалось, что «чрезвычайное запоздание с необходимой переменой внутрипартийного курса придало самому повороту резко административный характер, что облегчило консервативным элементам партии возможность, признавая новый курс на словах, повести против него упорную борьбу на деле. Главным орудием этой борьбы явилось обвинение во фракционности всех тех, кто выступал с критикой деятельности руководящих учреждений и за фактическое обновление партийного аппарата.