Былина о Микуле Буяновиче

— Добре, старички, что признаетесь. За это самое я вам теперь совет подам. Идите вы по всем убогим селам и деревням, по тем, мимо которых самых страшных душегубов в кандалах на каторгу ведут. И найдете вы самую бедную деревню, а в ней самую убогую лачугу. В лачуге той умерла столетняя старушка одинокая. Возле лачуги той допрежь того скончался от запоя лютаго одинокий, вдовый мужичок. В лачуге той допрежь того жила девица чистая, за чистоту свою осмеянная пьяными людьми. В лачуге той рос на печке, сиднем, будущий разбойник-богатырь. И в той избушке на божнице вы увидите престарый образ Милостиваго Николы, а за образом тем завалился в щелку пятачок зацвелый. И был тот пятачок последней денежкой, потерянной у кабака последним горьким пьяницей. И вот, когда найдете вы тот пятачок зацвелый, то купите на него свечу из воска свежаго, пчелинаго и поставьте ту свечу перед Спасителем, и тогда все само сделается, как желаете.

Выслушали старички-строители совет подвижника и еще больше приуныли-запечалились. Возможно ли оставить все строительное дело и пойти искать такое трудное и малое, чего никак не сыщешь? Легче перстень-талисман с морского дна добыть! Но посмотрели на пустынника и не посмели воспротивиться, смиренно поклонились и повиновались.

И вот оставили они дела большие, покинули родных и близких, продали все достояние и пошли с заплечными котомками искать зацвелый пятачок, потерянный последним пьяницей.

И чем дальше шли они, тем легче становилось на душе их. Тем все яснее путь лежал, тем больше веровали, что отыщут.

И отыскали бедную лачугу, старую-престарую, давно покинутую всеми, нежилую. Разведали про всю былую быль ея и увидали там престарый, темный образ Милостиваго Николы. Но за образом, сколь ни искали, не нашли зацвелой денежки. Но увидели перед Николою огарок свечки тоненькой: это перед смертью бабушка столетняя за внука-грешника-разбойника молилась…

И поняли храмостроители, что бабушка покойница сама истратила тот пятачок на эту свечку. Взяли они тот огарок, помолились образу Николы и пошли обратно, радостные и веселые.

И вот приходят они к месту и не узнают его…

Чудный храм совсем готов стоит, и выкрашены главы в синее и выбелены стены в белое. И сияет Божий крест на высоте, и звонят на колокольне все колокола.

Еще не убраны леса над папертью — иконописец не закончил роспись ангелов, трубящих над входною дверью.

Но полон, полон весь храм народу, даже на паперть не могли взойти пришедшие.

Изумились странники-строители и стали рядом с нищими и слушали: из храма доносилось пение, как раз на половине, херувимское:

— Всякое ныне житейское отложим попечение!..

Забыли странники, что они храмостроители, молились, слушали и удивлялись. Сломанное деревцо — когда колокол свалился и сломал его — веточки зеленые пустило. А время было к осени. Рябина красными кусочками зари вечерней всюду между темных елей красовалась, а веточки зеленыя на дереве еще не увяли. Заметив это, возрадовались несказанно старички-строители.

И еще больше удивились они и возрадовались, как услышали слова стоящей возле паперти убогой нищей братии:

— Видал, блаженных-то слепых? — спросил один из них у другого.

— А как же!.. Ходил встречать их к келейке!.. У пустынника они остановились.

— А поводырь-то — сынок их, што ли? — спросила темная старушка у строителей, принимая их за нищих странников.

Радостно было строителям такое доверчивое обращение нищей, но они не знали, как ответить.

— Сынка у них не может быть: они не муженосные! — сказала женщина с больным ребенком. И уточнила — Не искусомужные. Они сестра и братец, отроду невинные. Слыхала я: от всех болезней деток малых избавляют…

— И вовсе нет! — вмешался в разговор старик с красным платком на шее, быстроглазый такой, дотошный. Разговорчивый. — А, говорят, что сам он был даже разбойником, а она царевной незаконною… И вот не веровал он в Бога, убивал и грабил. А как пришел с разбоем к ней, к царевне во дворец, и, как она ему все отдала и отписала, а только попросила маленького сына ей оставит — и уверовал тогда разбойник в Бога, отказался от всех благ житейских и перестал разбойничать… И вот, быдто, дружина его выследила да и подожгла весь терем тот царевен… Терем-то сгорел, а они все трое невредимые остались…

— Брехня, поди!.. — усумнился молодой калека.

— А ты, милай, полегше! — осадил его преклонный нищий старец. — Здесь ведь Божий храм. А не кабак тебе!

Молодой замолчал, а нищий с грязною повязкой на ушах спросил у нищего рассказчика, маячившего что-то новым старичкам-пришельцам:

— Где, говоришь, поминки-то?..

— Какие поминки, глухмень?

— Обед-то, где сегодня?..

— Ну, вот, договорились! — проворчал калека.

Но глухой уже от себя сказал храмостроителям:

— Ничего, не сумлевайтесь: всех позовут… Сказано всех нуждающих и обремененных…

— Да кто тебе сказал-то? — даже осердился молодой калека.

Но глухой лукаво ухмыльнулся.

— Да из храма возгласили!..

Но из церкви доносилось пение все более торжественное: оканчивалась литургия.

— Скоро выйдут! — сказал кто-то напряженным шепотом.

И взволновались все у входа.