Былина о Микуле Буяновиче

— Белые! — и похватав щетину на усах и бороде, как обираются умирающие, впился взглядом в лицо худенькой поденщицы, у которой столь забавно зацепилась в черных усиках крошечка от съеденного хлеба. Она вскочила на ноги и с нескрываемым восторгом выкрикнула:

— Белые? Сюда?

У Сакулина по лицу прошла судорога, но он смолчал. А Наталья не удержалась, злобно посмотрела на поденщицу и закричала в сторону мастерового:

— А энта-то, ишь ты, как радая! Знать-то ихой кости!

Женщина-поденщица пригнулась и тоненькие руки ее смешно, и беспомощно сомкнулись у плоской груди. Она не умела представляться, была слабенькая, хрупкая, нежная, беспомощная, госпожа, а не поденщица, не труженица, не простая женщина, как ни безобразил ее чужой наряд. Но оправилась, обрадовалась, что про нее сейчас же все забыли, потому что из-за угла дома вывернулся и всех перепугал пожилой обтрепанный солдат без шапки, на коротко стриженной, почти обритой голове.

— Дочка! — крикнул он Клаве, подбегая к крыльцу. — Не пугайся. Это я.

— Папочка!.. — взвыла Клава. — Да что же это? Кто тебя так изуродовал?

— Ведь это батька монастырский — охнула Наталья, прячась за солдат рабочих. — Господи и что это творится только?

Отец Петр был потен, грязен и задыхался от усталости, тем более что был довольно тучен. Превозмогая отдышку, он сел на ступени крыльца и сказал:

— Кваску нет ли? Нету? Ну, водой напой, пожалуйста! — он оглядел собравшихся вокруг крыльца рабочих, хотел что-то сказать, но воздержался. Когда же Клава принесла ему воды, выпил и шепнул ей:

— Сам князь Бебутов подходить!

«Князь Бебутов!..» — передавалось быстрым шелестящим ветерком из уст в уста, и только губы женщины-поденщицы не раскрылись, но задрожали при этом имени и перекривились неудержимой, испуганною радостью.

— Жену его, княгиню, говорят, убили они… Вот он теперь и расправляется с голубчиками! — объяснил отец Петр. — Этот выловит их! — угрожающе прибавил переодетый батюшка и смелее поглядел на могучего оборванца Сакулина и на солдат, среди которых неизвестно когда и откуда появился и Терентий.

— Троих уж я видал, когда бежал сюда: висят, голубчики, на соснах. Висят! — прибавил он с явным удовольствием.

Клава так перепугалась отца, что все еще не смела, спросить о муже. Но спросила про другое:

— Да ты-то, почему в таком маскараде?

— Ох, голубка, долго рассказывать! — он встал с крыльца и пошел в дом. — Пойдем в комнату. Там потолкуем. — но еще раз оглянулся на рабочих, и лицо его скривилось от обидных слез, — Мучили они меня… Три дня в подвале продержали!.. Бороду мне вырвали и полголовы, как арестанту, остригли…

— Да кто? Бебутовцы? — глухо спросил Сакулин.

Священник задержался в дверях, потом вернулся на крыльцо и, почему-то рассердившись, закричал:

— Нет, не бебутовцы, а лиховцы! У красных хоть какой-то порядок, хоть убьют по списку… А эти: разбойники и разбойники-грабители! — отец Петр громко всхлипнул. — Вывели меня из алтаря — я в облачении был — поставили на колени и кричат: «Твори чудеса! Воскреси нам Лихого! Ваши, дескать, бебутовцы его убили».

— Лихого убили? — не то испуганно, не то радостно спросил мастеровой.

Но отец Петр не ответил и продолжил рассказ:

— Потом всю ноченьку водили меня по подвалам, мучили, велели золото им показать. Дескать, у игуменьи буржуи золото скрывают.

— Ну, и што же? — перебил его Сакулин. Нашли золото, отняли?

— А тебе на што? — прищурился священник. Ишь ты — исповедуешь! — потом он повернулся к Клаве и засмеялся так, что бритое лицо его всех рассмешило: — А твой, понятно, разыграл, чуть ли не самого Лихого!

Отец Петр не утерпел, расхохотался круглым сытым хохотом и снова сел на ступеньки, сбитый с толку и взволнованный, но безудержно болтавший от радости, что спасся и убежал от белых и зеленых.

— Как же! Перекрасился в один момент! И что-то там… Уж я не знаю — борова пообещал зарезать, что ли, угодил им и вызволил меня. А то бы укокошили. Как он с ними сладился, не знаю, но ты не беспокойся — Евстигней не пропадет! Он всех их проведет и выведет…

— Да где же он теперь-то? — вытирая слезы, спрашивала Клава.

— Откуда же мне знать? Я с обеда ползком полз, и отец поспешно поманил к себе Терентия. — Беги скорей, переоденься по-крестьянски.

— Не без доносу тут дело! — подняла свой нос Наталья и стрельнула взглядом в неизвестную поденщицу.

— Значит, кто же монастырь-то взял? — непонимающе спросил Сакулин.

Отец Петр смешно оскалил зубы.

— А тебе, которых надо?

— Да, признаться, ни которых бы сюда не надо! — тряхнув головой, ответил Сакулин.

Священник посмотрел на дочь.

— Ну, вот и заморгала! Слезами тут, голубка, не подсобишь. Пойдем-ка в комнату.

Но Сакулин зыкнул на священника:

— Ну, нет, батяга! Ты без пряток! Говори-ка, как там дело?

— Для чего переряжаться-то? — крикнул и Терентий.

— Штобы голову свою спасти! — зашипел на них священник. — Чего орете? Теперь не напугаете. Сам-то вот уноси ноги! — пригрозил он в сторону Сакулина.

— Значит, он в заложниках? — затрепетала Клава. — Что же мне-то делать?

Но отец Петр и сам окончательно растерялся. Не знал, куда идти, что делать.