Былины

Из-под той белой березы кудреватыя,
Из-под чудного креста Еландиева,
Шли-выбегали четыре тура златорогие,
И шли они бежали мимо славен Киев-град,
И видели над Киевом чудным-чудно,
И видели над Киевом дивным-дивно:
И по той стене городовыя
И ходит-гуляет душа красная девица,
Во руках держит божью книгу Евангелье,
Сколько не читает, а вдвое плачет.
Побежали туры прочь от Киева,
И встретили турицу, родную матушку,
И встретили турицу, поздоровалися:
«Здравствуй, турица, родная матушка!» —
«Здравствуйте, туры, малы деточки!
Где вы ходили, где вы бегали?» —
«Шли мы бежали мимо Киев славен град,
Мимо ту мимо стенку городовую,
Мимо те башни городовые,
И видели мы над Киевом чудным-чудно,
И видели мы над Киевом дивным-дивно:
И по той стене городовоей
Ходит-гуляет душа красная девица,
В руках держит божью книгу Евангелье,
Сколько не читает, вдвое плачет».
Говорит тут турица, родна матушка:
«Уж вы глупые, туры златорогие!
Ничего вы, деточки, не знаете:
Не душа красна девица гуляла по́ стене,
А ходила та мать пресвята Богородица,
А плакала стена мать городовая,
По той ли по вере христианския, —
Будет над Киев-град погибельё:
Подымается Батыга сын Сергеевич,
И с сыном Батыгом Батыговичем,
И с зятем Тараканником Каранниковым,
И с думным дьяком вором-выдумщиком».

У Батыги было силы набрано,

Набрано было силы, заправлено,
И было силы сорок тысячей;
И у сына Батыги Батыговича
Было силы тоже сорок тысячей;
И у зятя Тараканника Каранникова
Было силы тоже сорок тысячей;
И у думного дьяка вора-выдумщика
Было силы тоже сорок тысячей.
И не вешняя вода облеелела[68], —
Обступила кругом сила поганая:
Соколу кругом лететь
Будет на меженный день.
И пишет Батыга князю со угрозою:
«Ты старый пес, ты Владимир-князь!
Дай-ко мне из Киева поединщика,
А не то дай-ко мне Киев-град,
Без бою, без драки великия,
Без самого большого кроволития».

Закручинился князь, запечалился

Той тоской-печалью великою;
Богатырей-то во граде не случилося:
Илья Муромец уехал на желтые на пески,
А Добрыня Никитич на Воргановых горах,
А Самсон-богатырь во дальних городах,
А Алеша Попович за синим морем гулял, —
Никакого богатыря не пригодилося.
Рассказали князю голи кабацкие:
«Ты солнышко наш Владимир-князь!
У нас есть-то Василий сын Игнатьевич,
И может со Батыгой поправиться.
И пропил Васильюшко житье-бытье,
Все житье-бытье и богачество,
Теперь нечем Василью опохмелиться,
И лежит нынь Василий в кабаке на печи».

И солнышко наш Владимир-князь

Пошел по кружалам государевым,
По тем ли по царевым кабакам,
По кабакам, по питейным домам,
И нашел тут Василья в кабаке на печи.
И сходит Васильюшко со печки долой,
С лица зашел, поклонился князю:
«Солнышко наш Владимир-князь!
Ты не знаешь кручины моей великия, —
У тебя есть кручина великая,
А у меня горе-печаль еще больше твоей:
Что трещит-болит у меня буйна голова,
И дрожит у меня жилье подколенное,
Теперь не чем мне, Василью, опохмелиться;
Опохмель-ко меня чарою опохмельною,
Тогда я со Батыгой поправлюся».
И Владимир князь стольнокиевский
Наливает ему чару зелена вина,
Зеленого вина полтора ведра,
Другую наливает пива пьяного,
Третью — рюму меду сладкого,
И составили питье в одно место,
Становилося питья полпята ведра.
И принимает Василий единой рукой,
И выпивает Василий на единый здох.

Заскочил-то Василий на стенку городовую,

Натягивает Василий свой тугой лук,
Накладывает Василий калену стрелу,
И стреляет Василий ко Батыге во шатер.
Убил он три головки, кои лучшенькие,
Убил сына — Батыгу Батыговича,
Убил зятя — Тараканника Каранникова
И убил думного дьяка вора-выдумщика.

И пишет Батыга князю со угрозою:

«Ты старый пес, ты Владимир-князь!
Ты подай-ко мне из Киева виноватого,
У меня кто убил три головы».

И тот ли Василий сын Игнатьевич

Пошел по конюшням кленовыим,
Выбирал себе жеребчика неезженого,
И садился на жеребчика неезженого,
И приезжает Василий ко Батыге на лицо,
И прощается Василий во первой большой вине:
«Прости меня, Батыга, в первой большой вине:
Я убил три головки, кои лучшенькие.
Опохмель-ко меня чарою похмельною,
Пособлю я тебе взять славен Киев-град».
На те речи Батыга понадеялся,
Наливает ему чару полтора ведра вина,
И другую наливал пива пьяного,
И третью наливал меду сладкого,
И составили тут питье в одно место,
И становилося питья полпята ведра.
И принимает Василий единой рукой,
Выпивает Василий на единый здох,
И говорит тут Батыге таково слово:
«Ай же ты, Батыга сын Сергеевич!
Дай-ко ты мне силы сорок тысячей,
Я пойду-подступлю под славен Киев-град».
На те речи Батыга обнадеялся,
Давал ему силы сорок тысячей.
И отъехал Василий прочь от Киева,
И прибил-пригубил всех до единого.
И размахалась у Василья ручка правая,
И разгорелось у Василья ретиво сердце,
И прибыл-пригубил до единого,
Не оставил Батыге на семена.

И уезжает Батыга прочь от Киева

С тою ли со клятвою великою:
«Не дай бог бывать боле под Киевом,
Ни мне-то бывать, ни детям моим,
Ни детям моим и ни внучатам».

Сильные могучие богатыри во Киеве;

Церковное пенье в Москве-городе;
Славный звон во Нове-городе;
Сладкие поцелуи новоладожанки;
Гладкие мхи к синю морю подошли;
Щельё-каменьё в Северной стороне;
Широкие подолы Олонецкие;
Дубяные сарафаны по Онеге по реке;
Грязные подолы по Моше по реке;
Рипсоватые подолы почезерочки;
Рядные сарафаны кенозерочки;
Пучеглазые молодки слобожаночки;
Толстобрюхие молодки лексимозерочки,
Малошальский поп до солдатов добр.
Дунай, Дунай,
Боле петь веред не знай!