Былины в записях и пересказах XVII—XVIII веков

Не сырой дуб к земле клонится,
Ни бумажныи листочки расстилаются,
Расстилается сын перед батюшком,
Он и просит сее благословеньица:
«Ох ты гой еси, родимой, милой батюшка!
Дай ты мне свое благословеньицо,
Я поеду в славной, стольной Киев-град»
....................
Отвечат старо́й хресьянин Иван Тимофеевич:
«Я на добрыя дела тее благословленье дам,
А на худыя дела благословленья нет.
Поедешь ты путем и дорогою,
Ни помысли злом на татарина,
Ни убей в чисты́м поле хресьянина».

(Киреевский

, I, стр. 34).

Иногда завет-наставление родителей передается в близких рукописным текстам формулах: «Не проливай ты напрасно крови человеческой» (Ончуков, № 19); «Поезжай-ка ты, Ильюша, в Киев-град, Не проливай ты напрасно крови христианской» (Астахова, II, № 157). В некоторых из этих случаев можно предполагать закрепление данной формулы через лубок, как в последнем из указанных вариантов, который несомненно восходит к какому-то книжному пересказу.[55]

Далее в «черниговских» вариантах идет рассказ о встрече Ильи Муромца с разбойниками, а затем уже следует эпизод спасения осажденного города — Чернигова.

В устной традиции сюжет «Илья Муромец и разбойники» встречается и в виде отдельной самостоятельной былины, и как одна из частей былины о трех поездках, и, наконец, в контаминации с другими былинами, чаще всего с былиной о Соловье-разбойнике. Поэтому можно предполагать, что объединение было уже в устном источнике и воспроизведено в исходном тексте, а не явилось самостоятельной композицией кого-либо из писцов. Но всегда, во всех полноценных вариантах, записанных от народных исполнителей, рассказ более развернут и красочен, чем в рукописных текстах. Следовательно, и здесь, очевидно, имело место сокращенное и опрозаиченное изложение. Совершенно, например, отсутствует постоянное в устных вариантах поддразнивание Ильей разбойников перечислением своего «имения»: быстрого и сильного коня, которому нет цены, дорогой куньей шубы, золотой казны; говорится только, что сердца разбойников «разгорелись» на богатырского коня, подобного которому никто еще не видал.

Устная традиция сюжета о встрече с разбойниками знает развязку двух типов: Илья Муромец или всех убивает, или только устрашает и оставляет в живых, наказывая разбойникам бросить свои темные, злые дела. Эта вторая развязка и использована «черниговскими» текстами. Но способ устрашения здесь менее традиционен. В устных вариантах чаще Илья Муромец стреляет в дуб, разбивая его на «мелкие черенья», щепки. Устрашенные разбойники падают ниц. В рукописных текстах и лубке Илья пускает стрелу в землю, и стрела начинает рвать ее «в косую сажень». Но и эта деталь известна устной традиции, хотя встречается реже:

Да натягивал Илеюшка ту́гой лук,
Накладывал стрелочку каленую,
Да стрелял он ведь стрелку в сыру землю,
Рва́ла стрела землю в косу́ сажень,
Тому они весьма испугалисе,
Со дубов они на землю попадали.

(Гильфердинг

, III, стр. 551).[56]

Наступление станичников по пяти человек, по десяти, двадцати и т. д. — тоже в духе устной традиции.

Хотя в устной традиции и сохранились следы эпизода освобождения Себежа, версия с Черниговым, более близкая и понятная среднерусскому населению, прочнее утвердилась в устной традиции, чему способствовало также и то, что именно эта версия вошла в лубок.

В качестве врага называются не «три царевича заморских», как в «себежских» текстах, а «войско басурманское», которому «сметы нет». Это вполне соответствует устной традиции. В былинах называются «силушка великая», от которой «черным черно», «войско басурманское», «много-множество поганыих татаровей»; говорится, что заступила «сила поганая», «стоит как силы много тысячей» и т. д. Формула похвальбы несколько иная, чем в «себежской» редакции, встречается в былинах о татарском нашествии. Ср.:

«И Чернигов град осадили, и хотят ево вырубить, и божии церкви на дым пустить, а самово князя киберскаго и воеводу черниговскаго в полон взять» (наст изд., № 16; см. также №№ 15, 19—22).