Былины в записях и пересказах XVII—XVIII веков

А. Н. Веселовский считал, что за «Сказанием» «необходимо предположить существование древней песенной былины, случайно не сохранившейся в современных пересказах».[65] Его убеждали в этом некоторые мотивы других былин в позднейшей изустной записи, которые он рассматривал как реминисценции данной древней песни: упоминания в былине об Иване Гостином сыне (вариант Кирши Данилова), о жеребце Тугарина Змеевича, захваченном Ильей Муромцем в Большой Орде; рассказ о наступлении Тугарина на Киев (былина, записанная С. И. Гуляевым на Алтае); приказ князя остающимся в Киеве богатырям «берегчи князя со княгинею» (та же былина); изображение битвы с неверной силой Ильи Муромца, Добрыни и Алеши Поповича совместно с неким Каликой-богатырем (былина «Калика-богатырь» — Гильфердинг, III, № 207). Некоторые из приведенных мотивов являются, по мнению А. Н. Веселовского, как бы дальнейшим развитием темы «Сказания» — в них указано приведение в исполнение угрозы Идола и Тугарина «обнасильничать» Киев. Отсюда, по мысли Веселовского, естественный шаг к изображению Идола и Тугарина как насильников уже за столом и князя Владимира, и царя Константина. Поездка киевских богатырей в Царьград «обращалась в спасительную». «Таким образом, Сказание разлагалось — на былины об Идолище с протагонистом Ильей и двояким приурочением в Киеве или Царьграде, и на песнь о Тугарине, в которой роль Алеши была отчасти предуставлена его появлением в Сказании». При этом бой с вражьим богатырем в той и другой былине был развит в обычной былинной манере: образ Идола распространен «новыми, вульгарными чертами», Тугарин «обратился в нечто фантастическое».[66]

Время сложения первоначальной песни о столкновении русских богатырей с Идолом и Тугарином А. Н. Веселовский относил к периоду русско-половецких и византийско-половецких отношений, т. е. к концу XI—XII веку.[67]

В. Ф. Миллеру рисовался обратный процесс: былины об Илье и Идолище и об Алеше и Тугарине — не следствие распада содержания «Сказания» на два сюжета, а основа, материал для его сложения.[68] В. Ф. Миллер совершенно справедливо указывал на неубедительность и притянутость приведенных А. Н. Веселовским мотивов из других былин в качестве якобы реминисценций былины о походе богатырей в Царьград. В своей концепции В. Ф. Миллер исходил, во-первых, из правильного представления о несвойственности русскому эпосу того сложного процесса разложения большой былины на отдельные новые образования, который рисовал А. Н. Веселовский; во-вторых, из характера самого памятника, на котором лежит яркий отпечаток московского великокняжеского или царского времени. Князь Владимир киевский, писал Миллер, представлен «князем вотчинником московским, привыкшим дома отсиживаться от татарских набегов и держащим крепких сторожей в своих государевых вотчинах»,[69] положение богатырей и отношения их к князю напоминают положение и настроения служилых людей XVI—XVII веков, речи их восходят к деловому языку того времени.[70]

Самый замысел произведения — изобразить наступательные действия богатырей для предотвращения набега татар, поход через степи в татарский город, — по мысли В. Ф. Миллера, скорее всего мог возникнуть в период наступательных действий русских против татар, т. е. во второй половине XVI века, а изображенное в «Сказании» состязание русских богатырей с царьградскими и победа первых могли явиться наивным отголоском политических идей о Москве, как преемнице Царьграда.

Отмеченные В. Ф. Миллером действительно яркие признаки позднейшего времени пронизывают все произведение, что не дает возможности считать их лишь привнесениями последующих писцов. Отражение исторической действительности XVI века в «Сказании», общий поздний облик произведения отмечали многие ученые, начиная с Ореста Миллера. Но, конечно, попытку А. В. Позднеева связать памятник с конкретными событиями эпохи (именно с походом Ермака в Сибирь)[71] следует считать совершенно неудачной и его выводы неубедительными.

Не опровергает положения о позднем возникновении «Сказания» и А. П. Евгеньева, утверждающая в своем исследовании о языке и стиле памятника устное его происхождение.[72] Но если это произведение — поздней эпохи, конца XVI или начала XVII века, то тем убедительнее опровергает концепцию об устной природе «Сказания» полное отсутствие в записях XVIII—XIX веков каких бы то ни было, хотя бы искаженных, обломков этой былины.