Былое и дамы

Она взяла было листки, но не сумела удержать их в дрожащих пальцах, и они веером рассыпались по полу.

«Нет, не могу, у меня в глазах всё мелькает. Прочти мне ты».

Он нехотя собрал листки с пола:

«Я бы не хотел читать тебе это вслух».

«Читай уже, не терзай меня! Иначе зачем ты принёс сюда это письмо?»

Он начал читать, медленно, сбиваясь на каждом слове, словно плохо разбирал почерк своего друга.

«Когда он вышел на Пьяцца Карло Альберто, он увидел, как под памятником короля Сардинии Карло Альберто какой-то извозчик избивает кнутом свою лошадь. Бедная лошадь терпеливо сносила побои, она только мелко вздрагивала от каждого удара и из глаз её текли настоящие слёзы, совсем как у человека. Профессор Ницше подбежал к пролётке, обхватил шею лошади двумя руками, чтобы заслонить её от кнута, и заплакал вместе с ней. Очевидцы позже рассказывали, что при виде плачущего профессора глаза бронзового коня Сардинского короля тоже наполнились слезами.

«Убирайся отсюда, псих!» — заорал извозчик и замахнулся на профессора кнутом. Но тот ещё крепче обнял лошадь, крикнул — «Не смей мучить животное, негодяй!» и громко зарыдал. Кнут засвистел, опускаясь на плечи профессора, но тот перехватил его на полпути и сломал пополам. Любопытные зеваки, которые уже начали собираться вокруг происшествия, так и ахнули — кто бы мог подумать, что в руках философа таится такая сила?

Профессор поднял обломок кнута над головой и угрожающе двинулся на извозчика, тот испуганно попятился и скрылся за спинами зевак. А профессор вскочил на пролётку и объявил, что явился в этот жалкий мир, чтобы спасти жалкое человечество от последствий его собственной глупости. Произнося эти странные слова, он сбросил с плеч пальто и принялся срывать с себя остальную одежду, выкрикивая: «Нагим ты пришёл на эту землю и нагим уйдёшь с неё!»

Был зимний день, с неба порошил колючий снежок, но холод не остановил профессора Фридриха Ницше — совершенно нагой он продолжал выкрикивать с пролётки свои страшные пророчества. Наверно, кто-то из толпы вызвал полицию, потому что из Виа Маргарита поспешно вынырнули два полицейских и решительно двинулись в сторону пролётки. Не знаю, чем бы эта странная сцена закончилась, если бы киоск хозяина дома, в котором Ницше снимал мансарду, не располагался в дальнем уголке площади. Увидев скопление зевак вокруг памятника Сардинского короля, Фино протиснулся сквозь толпу и с ужасом узнал в обнажённом проповеднике собственного жильца. Он быстро сориентировался, сорвал с себя пальто и, подбежав к бедняге, набросил своё пальто тому на плечи до того, как к пролётке добрались полицейские.

«Это мой жилец! — крикнул он полицейским, застёгивая пальто на Ницше. — Он нездоров, и я сейчас уведу его домой!»

Как ни странно, профессор вдруг сник, безропотно спустился с пролётки и послушно последовал за своим спасителем. Естественно, что в городе только и говорили об этом странном происшествии. Из этих слухов и сплетен я узнал, что через пару дней за профессором Ницше приехал его друг, тоже профессор, и увёз его в Базель. Для того, чтобы его увезти, профессору из Базеля пришлось нанять специальную карету, в которую бедного Фридриха Ницше вынесли связанного по рукам и ногам. При этом он пытался вырваться и, громко рыдая, причитал, что ему не дают высказать всю правду о будущем человечества. Больше я ничего о нём не слышал.

Пишу об этом тебе, потому что по слухам супруга основателя вашей колонии приходится родной сестрой несчастного безумца».

Элизабет неожиданно вскочила, вцепилась острыми коготками в плечи Дитера и стала его трясти:

«Скажи, что это неправда! Скажи, что неправда! Просто какой-то враг нашей колонии нарочно написал это тебе, чтобы разбить моё сердце! Ведь недаром он упомянул меня в своей гнусной писульке!»

Дитер был готов к взрыву её эмоций — он осторожно отстранился от когтей Элизабет и нежно прижал её к себе, как ребёнка:

«К сожалению, это правда, — он вынул из конверта аккуратно сложенную газетную вырезку. — Вот статья о происшествии из туринской газеты».

Элизабет вырвала у него вырезку и стала яростно рвать её в клочья: «Будто ты не знаешь, что газеты тоже могут врать!»

Он и к этому был готов: «Всё может быть. Но сегодня все наши получили почту. И завтра ты услышишь двадцать версий этой истории, одна страшней другой».

Тут она, наконец, зарыдала: «И только мама ничего мне не написала! И это страшней всего!»

МАЛЬВИДА

Мальвида сразу заметила на тумбочке у двери письмо из Наумбурга и нерешительно задержалась прежде, чем его открыть. Письмо могло быть только от Франциски, матери Фридриха, а значит чего-нибудь хорошего ждать от него не приходилось. Оттягивая неприятный момент, она нарочито медленно сняла шляпку, аккуратно повесила пальто на плечики и ещё аккуратней повесила плечики на вешалку. Потом вошла в гостиную, села на вращающийся стул у пианино и осторожно положила письмо на чёрную лакированную крышку, словно само прикосновение к конверту обжигало ей пальцы.