Былое и дамы

Когда Мальвида подъехала к консерватории, концерт только-только закончился, и публика начала расходиться. Она поспешно протиснулась сквозь обтекающую её встречную толпу и сразу увидела Ромена — он спускался со сцены в зал в сопровождении скрипача и виолончелиста. Она застыла в проходе, не решаясь прервать их оживлённую беседу, но Ромен тут же заметил её и, оставив своих друзей, встревоженно бросился к ней:

«Что случилось, Мали? На тебе лица нет!»

Она растерялась, попыталась ответить, но замялась, затрудняясь объяснить этому юноше, что привело её сюда в столь поздний час. Ведь он даже не был знаком с Фридрихом, никогда его не видел. И она не очень-то склонна была откровенничать и посвящать его в подробности их многолетней мучительной дружбы. Частично, чтобы не надоедать ему воспоминаниями о прошлом, а частично, чтобы он не проводил параллелей между Фридрихом и собой.

Но Ромен сам догадался: «Что-то неладно с Фридрихом?» Вот за эту удивительную чуткость она его любила! Он был ничем не похож на Фридриха, тот не понимал никого, кроме себя, а этот мгновенно ловил мельчайшие оттенки её настроений. И уже надеясь на понимание и сочувствие, она на одном дыхании произнесла страшное, сама впервые поверив в сказанное:

«Фридрих окончательно лишился рассудка и попал в сумасшедший дом».

ЭЛИЗАБЕТ

Рокот мотора «Германа» разбудил Элизабет ни свет ни заря. Вернее, ей показалось, будто её разбудил рокот мотора «Германа», хотя она отлично понимала, что ей это просто примерещилось. Во-первых, «Герман» ушёл в Асунсьон только три дня назад и должен был появиться в Фюрстерроте не раньше, чем через неделю, а во-вторых, он физически не мог оказаться здесь в такую рань, поскольку невозможно было протиснуться через излучины Агуарья-Уми в непроглядной темноте джунглей.

Она нехотя открыла глаза — сквозь щели в ставнях пробивались бледные лучи рассвета. Элизабет протянула руку к соседней подушке, она была пуста, Дитер уже ускакал к себе под покровом тьмы. И хоть она уже не спала, рокот мотора не умолкал, значит, он ей не приснился. Не веря своим ушам, она выглянула в окно и не поверила своим глазам: в рассветном полумраке «Герман» швартовался у причала. Тёмная фигура большим прыжком приземлилась на берегу, не дожидаясь, пока опустят сходни, и помчалась прямо к дому Элизабет. Она ужаснулась — «Что это может быть?» И распахнула окно, почти догадываясь. Фигура выкрикивала на бегу как заклинание одно-единственное слово: «Бернард! Бернард! Бернард!»

«Так я и знала! Так и должно было быть!» — промелькнуло в её голове, но не в мозгу, а где-то за ушами. И уже в мозгу замелькало: сейчас не важно, что она знает, что угадывает и что чувствует, сейчас главное — прореагировать так, как от неё ожидают. Фигура, приближаясь, перешла на более развёрнутую речь, так что Элизабет уже начала разбирать отдельные слова: «…в своей постели …бездыханного …уже холодный, как лёд.»

«Надо упасть в обморок», — сообразила Элизабет. Но не падать же в обморок наедине с собой в закрытой комнате? Значит, нужно быстро выбежать на крыльцо, но разумеется не нагишом. Под рукой не нашлось ничего подходящего, кроме кружевного пеньюара, выписанного из Парижа для свиданий с Дитером. Вопящая фигура стремительно приближалась.

Была не была! — Элизабет не задумываясь набросила на плечи пеньюар и выскочила на крыльцо как раз вовремя, чтобы лицом к лицу столкнуться с вопящим, бегущим ей навстречу. На секунду задумавшись, куда лучше упасть, на мягкую траву или на твердые доски крыльца, она выбрала доски — в траве водилось слишком много опасных тварей. И бесстрашно рухнула навзничь, больно ударившись затылком и плечом о порог. Последнее, что она увидела уже на лету, был встрёпанный Дитер, вылетевший на поляну из джунглей на своём лихом скакуне.

МАРТИНА

История парагвайского поселения Германия Нова по сути закончилась с внезапной смертью её основателя. Хоть ещё несколько лет на болотистом берегу малопроходимой речонки Агуарья-Уми продолжала по инерции теплиться жизнь, она постепенно угасала, лишённая денежных впрыскиваний и идеологической мотивации. Надо признать, что Элизабет вложила много сил и энергии в безнадёжное дело оживления своего гибнущего детища, но сотворить это чудо ей не удалось. Начала она свою подвижническую борьбу мгновенно, как только осознала все возможные осложнения, которые свалятся на её голову, когда распространится известие о смерти Бернарда. Она ни секунды не сомневалась, что он наложил на себя руки. Как-то в начале пути он признался ей в минуту откровенности, что носит на шее цепочку с флакончиком смертоносной смеси стрихнина с мышьяком, — на случай, как он выразился, полного провала его великого замысла. А уж кому-кому, как не ей, было известно, что великий замысел провалился, подорванный водопадом неудач и опороченный перед миром маленьким портным!