Былое и дамы

Она прошла в сад и села на скамейку под деревом. Сидеть было холодно, но не было никаких сил подняться и войти в свой бывший дом. Так бы она и сидела до рассвета, но ее согнал с места приближающийся цокот лошадиных копыт. “Они возвращаются”, — пронеслось молнией в мозгу, и она в ужасе вскочила со скамейки. Недоставало только столкнуться с ними нос к носу!

Бегом поднявшись к себе, она, не снимая пальто, упала на кровать. Оглушительно прогремел стук дверцы подъехавшего кеба, его заглушил воркующий смех Натали.

“Т-с-с! — прошипел Герцен. — Детей разбудишь!”

“Да их и из пушек не разбудить. В детстве спят так крепко. Или ты не о детях волнуешься?”

Она внезапно замолчала и Мальвида ясно представила себе, как Искандер заткнул ей рот поцелуем. Она натянула на голову одеяло, чтобы не слушать, как они поднимаются по лестнице в спальню Искандера и ложатся на ту самую кровать, на ту самую кровать. Она заткнула уши, чтобы ничего не слышать, но что надо было заткнуть, чтобы не представлять, не видеть мысленным взором?

Но как ни удивительно, она вдруг отключилась, провалилась в небытие, упала в черную пропасть беспамятства. И очнулась только тогда, когда ступеньки лестницы заскрипели под каблуками Натали. “Ты уходишь?” — спросил ей вслед сонный голос Искандера.

“Приличия требуют, чтобы я встретила утро в доме своего мужа. Но от тебя зависит сделать свой дом нашим. Для того мы и приехали в такую даль”.

“Я провожу тебя”, — отозвался Искандер и зашаркал по лестнице вниз. Когда за ними закрылась входная дверь, Мальвида, как была, в пальто, вышла из своей спальни и села на ступеньки дожидаться Искандера. Чтобы не умереть, она должна была поговорить с ним безотлагательно, прямо сейчас, с пылу с жару.

Он вернулся быстро, до дома Огаревых было рукой подать, и резко побледнел, увидев Мальвиду, сидящую на верхней ступеньке лестницы. “Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Кого ты караулишь? Меня?”

Мальвида спросила прямо: “Скажи мне правду — ты хочешь, чтобы я устранилась, ушла из твоей жизни?”

И Искандер струсил, как каждый мужчина перед решительным шагом: “Поступи так, как тебе подскажет твое сердце”.

Сердце подсказывало ей упасть на колени, прижаться лицом к любимым рукам, которые совсем недавно ласкали ее, и взмолиться: “Пожалей меня! Не прогоняй, позволь остаться тут, в родном доме. И детей пожалей! Пожалей детей!”

Но она даже и виду не показала, она встала со ступеньки, оказавшись таким образом на голову выше его, и, еле шевеля губами, сказала ему в макушку: “Так я и сделаю”. И прошла к себе в спальню твердым для видимости шагом, удивляясь, как она не падает на отполированные доски пола, который вздымался ей навстречу, как палуба корабля в бурю.

К рассвету она уже упаковала в дорожный кофр свои вещи — их, по счастью, было немного — несколько платьев, три пары башмаков и нижнее белье, все остальное принадлежало не ей, а дому, который она покидала. Все, кроме книг, их было много, их она унести не могла и оставила записку с просьбой переслать ей книги в дом ее давней приятельницы мадам Швабе.

Чтобы не вызвать подозрений, она, как обычно, умыла утром детей и привела их на завтрак. Дети чинно сидели за столом и Искандер, не поднимая на нее глаз, рассказывал им о вчерашнем театральном спектакле. Наивная Оленька спросила Мальвиду:”Ты тоже была вчера в театре?”, на что Мальвида деланно засмеялась:

“Как я могла пойти в театр? Разве ты не помнишь, как я вчера вечером поцеловала тебя перед сном?” И с ужасом подумав, что сегодня она уже не сможет поцеловать Оленьку перед сном, до боли прикусила губу, чтобы не расплакаться.

После завтрака она пожаловалась на головную боль и попросила Искандера пойти вместо нее с детьми в Британский музей, она еще на прошлой неделе им обещала. Он, несмотря на страшную занятость, немедленно согласился, явно готовый угодить ей хоть чем-нибудь. Пока дети шумно собирались, примчалась Тучкова, одна, без Огарева — тот обычно поздно спал из-за ночной бессонницы — и охотно приняла приглашение Искандера пойти в музей вместе со всеми.

“А вы разве не пойдете с нами?” — спросила она, почти кротко, глядя на Мальвиду наглыми глазами победительницы. Мальвида задохнулась от этой наглости, пробормотала что-то бессвязное и, невежливо развернувшись, ушла к себе. Ей почудилось, что торжествующая Тучкова хохотнула ей вслед. Как трудно, как больно сносить это в доме, который еще вчера она считала своим родным гнездом!

Дождавшись, пока смолкнет шум веселой толпы, отъезжающей в кебе, она окинула прощальным взглядом родную спальню, в одночасье ставшую чужой, и вдруг осела прямо на пол, словно ее парализовало. Ей скоро сорок, она и в молодости была собой нехороша, а сейчас и того хуже. Куда она пойдет? Кому она нужна? Кто ее ждет? Стоит ли жить дальше?