Былое и дамы

“Увы, профессором философии я не стал, я всего лишь профессор филологии Базельского университета”.

“Но все-таки вы профессор, хоть и филологии”.

Он хотел ответить, но его перебила Ольга, которой надоело медленно следовать за нами: “Мали, можно, я побегу в отель? Мне еще надо написать пару писем”.

Я поняла, что ей надо написать одно письмо — Габриэлю, и не стала спорить, пусть бежит. Меня саму удивило, с какой легкостью я ее отпустила, еще вчера я стала бы возражать и волноваться, как она пойдет одна по темным улицам. Я и сейчас, конечно, буду волноваться, но уже не так безудержно, как раньше, — сердце мое начало смиряться с тем, что она уже не моя.

Я взяла под руку своего спутника, терпеливо наблюдавшего, как я прощаюсь с Ольгой, словно расставаясь с ней навсегда. А может, я и вправду расставалась с ней навсегда, пускай не сейчас, пускай даже не завтра, но навсегда.

“Так почему же вы стали профессором филологии, если учились в музыкальной школе?” — спросила я веселым голосом, способным заглушить рыдания сердца. И услыхала в ответ:

“Это была не просто музыкальная школа, а церковная музыкальная школа. Она должна была сделать из нас церковных музыкантов. За каждое отклонение нас жестоко наказывали, и к концу учебы я понял, что никакого Бога нет. Я громко объявил, что Бог умер. Меня тут же исключили, а я задумался об устройстве мира и отправился на поиски философского объяснения своих сомнений.”

“Сколько вам было лет, когда вы объявили, что Бог умер?” “Что-то около семнадцати”.

“Поразительно! Именно в этом возрасте я тоже взбунтовалась против церкви и отказалась от Бога!”

“Вы тоже? Я сразу почувствовал в вас родную душу! Неудивительно, что вы дочитали мое эссе до конца. В своих книгах и статьях я пытаюсь высказать все, к чему пришел, но никто не хочет их читать!”

Мы стали делиться впечатлениями о прошедшем вечере. Фридрих был очарован не только художественной атмосферой гостиной Козимы, но также обаянием и простой манерой великого композитора. Он рассказал мне о том, как впервые услышал музыку Рихарда в Лейпциге, куда тот приезжал концертировать, и как он пробрался за кулисы, чтобы высказать Рихарду свой восторг, а тот неожиданно пригласил его приехать погостить у него в Трибсхене. Так началась их дружба.

Мы так заговорились, что не заметили, как неспешно прошли всю дорогу до моего отеля. Нашу беседу прервал тревожный крик Ольги. Она стояла на балконе и вглядывалась в темноту:

“Мали, что случилось? Тебя так долго нет, что я уже стала волноваться и собиралась бежать тебе навстречу”.

Горячая волна радости обожгла мне горло — она меня не покинула, она за меня волновалась! Но я ответила ровным голосом, словно в моем поведении не было ничего необычного:

“Все в порядке, просто я немного увлеклась беседой с профессором Ницше”.

“Ну и ну!” — воскликнула Ольга и ушла с балкона, хлопнув дверью. Кажется, мое объяснение ее слегка задело.

Ницше заторопился прощаться: похоже, он весьма чувствительный человек, и его смутил какой-то разлад между мной и моей девочкой.

“Я был очень рад с вами познакомиться, Козима мне столько рассказывала о вашем уме и вкусе. К сожалению, завтра рано утром я должен уехать в Базель, чтобы не опоздать к свой собственной лекции”.

Он повернулся уходить, но я, удивляясь сама себе, схватила его за рукав:

“Я не хотела бы, чтобы вы исчезли из моей жизни, в которую вошли так дружественно и значительно. Пришлите мне все, что вы написали. Я обязательно прочту и честно выскажу вам свое мнение”.

Когда я вернулась в наш номер, Ольга уже сидела на краю кровати в ночной сорочке и заплетала волосы в косу.

“В чем дело, Мали? Почему ты так задержалась?” — спросила она, не поднимая глаз.

“Ты знаешь, бедный профессор Ницше почти слепой. Ему было трудно находить дорогу в сумерках”.

“Ты все-таки чудо, Мали! — объявила Ольга. — Всегда находишь на улице несчастного котенка, который нуждается в твоей помощи”.

Я не обиделась, мне была приятна ее ревность.

МАРТИНА

Мне кажется, начинается новая глава в жизни Мальвиды, глава, которую можно озаглавить “Открытие Фридриха Ницше”. В 1872 году, когда она впервые встретила в доме Вагнера самого молодого профессора Германии, бедного, полуслепого и никому не известного, он уже написал несколько книг, вошедших впоследствии в золотой фонд европейской культуры. Но в то время никем невостребованных и не читанных. Признание пришло к нему слишком поздно, и он, бедняга, никогда о нем не узнал. Вот что я выписала из предисловия к одной из его книг: “До сих пор не вполне ясно, принадлежат ли работы Ницше перу гения, безумца — или гениального безумца? Ясно одно — мысль Ницше, парадоксальная, резкая, своенравная, по-прежнему способна вызывать восторг или острое раздражение. А значит, старению она неподвластна”.

ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ