Былое и книги

Однако через месяц: «Желание попасть на запад пока по-прежнему остается мечтой, самой желанной после заветной мечты об окончании войны, так как мне, видимо, суждено участвовать в этой войне до конца. Уже одно только упоминание о русской армии с ее несущей смерть тяжелой боевой техникой пробуждает во мне страх и ужас, усугубленные к тому же страхом и ужасом, вообще присущими войне; видимо, на русских сказалось наследие азиатского прошлого, проявляющееся в таком важном событии, как война; в подобном случае в характере народа открываются подспудные возможности, некогда заложенные в него. Это не боязнь и не страх, овладевающие мною, а необъяснимый ужас, который, однако, можно преодолеть усилием воли. Но я хотел бы повоевать и с европейцами, коль скоро приходится участвовать в этом ходе ист ори и…»

Но и в Германии прекраснодушия все меньше.

22 октября 1944 года:

«Переполненные госпитали, грязные палаты, почти конюшни уже никого не волнуют; сумасбродный пруссак все превращает в казармы, этот абсолютный институт тупости; я никогда не соглашусь с тем, что необходимо истязать людей, доводя их почти до самоубийства в этих, напоминающих тюрьму заведениях, прежде чем им дозволят умереть геройской смертью за отечество. Ни один солдат не познает войну в казарме, он даже не станет сильным, только тупым!! А так называемую задачу воспитания “индивидуальности” <…> я просто ненавижу, ненавижу этот милитаризм, как ничто на свете, потому что в нем сосредоточено все, достойное ненависти».

Тем не менее боевой дух еще не сломлен. По крайней мере, по отношению к еще недавно желанному противнику – американцам.

3 апреля 1945 года:

«Если бы у нас было достаточно оружия, к тому же последнего образца, мы бы играючи разделались с ними. Мы абсолютно недееспособны, днем нам не дают даже носа высунуть, нас тотчас обстреливает американская артиллерия, в то время как мы вообще ничего не может им сделать».

А надежда все-таки живет: «Однако, несмотря на явную безвыходность нашего положения, я полон надежд, потому что уверен: на этой неделе война окончится. Да, еще только одна неделя, и все. Человеческому безумию есть предел, и он настал…»

Грустно жить на свете, господа… На свете, где даже лучших из лучших вразумляют лишь собственные страдания. Ведь во всей книге так ни разу и не попадается ни единого словечка о том ужасе, который несла миру сама Герма ни я!

Ну ладно, спишем на страх перлюстрации: ведь совесть нации всегда должна быть незапятнанной.

И вместе с тем почему бы автору предисловия не вспомнить старые добрые штампы: «трагическая слепота», «сложный путь» – если понадобится, могу подсказать еще парочку.

Опередивший время

На первый взгляд странно, что солидный том Леонида Млечина «Брежнев» (М., 2008) вышел в серии «Жизнь замечательных людей» – для нас, с позволения выразиться, интеллигенции, в Брежневе не было ничего замечательного, он был воплощением ординарности, лучшим подтверждением нашей утешительной уверенности, что мы неизмеримо умнее тех, кто наверху. И его подробная биография как будто с самого начала подтверждает это. После краткого пребывания в гимназии в качестве приготовишки – учащийся трудовой школы, затем кочегар, слесарь, студент землеустроительно-мелиоративного техникума, инженер-теплосиловик, курсант танковой школы – столько профессий освоить и ни на одной не задержаться, все тянуться к карьере «просто начальника»… Словом, типичный партработник, даже и своих кормильцев Маркса – Ленина не берущий в руки без крайней нужды. Мы же при старом режиме не знали таких красивых слов, как профессиональный менеджер, профессиональный политик: где не сеют, не пашут и не пишут статей и книг, на наш тогдашний взгляд, ничего и не делают. К чему с младых ногтей и стремился Брежнев.

Конечно же, он тоже был молод, в кого-то влюблялся (в особу, подозрительную по поводу еще не набравшего силу пятого пункта), о чем-то мечтал, но – об этих серых людях, как правило, и вспоминают такие же серые чиновники, почти ничего, кроме казенных штампов, изобразить и разглядеть не умеющие. Лишь чудом сохранилось стихотворение юного Леонида, посвященное гибели Вацлава Воровского, – подражание Северянину!

Это было в Лозане, где цветут гемотропы,
Где сказочно-дивные снятся где сны.
В центре культурно кичливой Европы
В центре красивой, как сказка страны.

(Правописание сохранено в почтительной неизменности.)

Баллада слишком длинна, чтобы ее привести целиком, но концовкой предлагаю насладиться:

А утром в оттеле под фирмой астрий
Посол наш, убит был, убийцы рукой
И в книге великой российской истории
Жертвой прибавилось больше одной!!!
Здесь и обэриутам было бы чему поучиться!