Былой войны разрозненные строки

Апрель сорок четвертого был теплым и мягким позагорать бы, отогреться после Сиваша… В первую ночь в Джанкое немолодая солдатка несколько раз отмачивала мою голову в горячей воде, пытаясь отмыть землю, накануне крепко вбитую взрывом в пышную тогда шевелюру. Ребята приволокли со станции трофеи: огромные сыры, похожие на колеса, с дыркой посередине, в которую солдаты просовывали винтовку, чтобы удобнее было катить, и несколько ящиков шоколада. Шоколад был плиточный и тоже круглый, по две плитки в коробочке. Сыр большого энтузиазма не вызвал, а на шоколад навалились. И. как оказалось, напрасно… Утром солдаты стали менять у населения шоколад на хлеб. Одну коробочку я доносил в полевой сумке до конца войны. Сберег для сестры.

Стремясь оторваться, противник быстро отходил к Севастополю, чтобы засесть в долговременных укреплениях, оставшихся от нашей обороны 1941–1942 годов. Двести пятьдесят дней держали оборону наши солдаты и матросы. Сколько-то немцы удержатся против нас?

Быстро продвигаемся в глубь полуострова. Пытаясь нас задержать, противник непрерывно бросает в дело авиацию. Мы идем под непрекращающийся грохот бомб и треск пулеметных очередей.

Комбат приказал идти с мин-ротой. Усталые, пропыленные и пропотевшие минометчики медленно бредут по берегу Сиваша, неся на натруженных спинах и плечах разобранные 82 миллиметровые минометы. Воздух! раздается в отдалении тревожная команда. Воздух!

— Воздух! — эстафетой приближается крик. Вот они! От солнца на нас заходит девятка юнкерсов. Поздно заметили. Заходить от солнца известная хитрость: на солнце смотреть тяжело, глаза слезятся, видно плохо. Самолеты уже перестроились в боевой порядок, в круг, сейчас закрутится колесо бомбежки. Первый уже пикирует, метров триста от нас. Ничего. Осколки поверху пройдут, и взрывная волна ослабеет.

Но почему заметался в панике расчет, с которым иду? Один сбросил ствол, другой лихорадочно срывает с плеч лямки плиты. Смотрю с недоумением и тревогой. На лицах ребят ужас неизбежной, неотвратимой смерти. Ребята опытные. Значит, видят что-то, чего я не вижу.

На войне порядок один для всех: падай, где стоишь, разбираться будешь после. Падаю. В ту же секунду над головой раздается дикий вой выходящего из пике бомбардировщика. Значит, бомбы он уже сбросил…

Самолет, который я увидел, был не первый, а второй. Тонкую черточку первого я пропустил, не заметил на солнце. Уже почти лежа на земле, успеваю увидеть из-под руки бомбы летят прямо на нашу группу. Посередине одна на тысячу килограммов — в рост человека с хорошей полнотой, по краям две по двести пятьдесят. Для нас достаточно и одной, маленькой…

И тут я вспоминаю как там у Симонова: «а бомбы не спеша летели, как на замедленном кино», — что я иду по самому краю обрыва, и иду я по краю не просто так, а по какой-то интуиции, подсказанной опытом, и еще не успев прижаться к земле, толкаюсь правой рукой, переворачиваюсь через спину большая бомба проходит надо мной рукой подать! и лечу с обрыва. Две бомбы одновременно рвутся наверху…

В Сиваше дно илистое, большая бомба уходит глубоко и дает вертикальный выброс.

И возможность об этом рассказать…

К ночи батальон занял оборону на высоте, полого спускавшейся в долину. Выставили боевое охранение, солдаты попадали кто где, в воронки от бомб и снарядов, кому повезло в старые окопы. Рыть новые нет сил. Да и неохота. С рассветом снова наступать, передохнуть бы немного. Не тут-то было! Подозвал комбат и, пряча глаза, сказал: Посмотри соседей на флангах. Заодно приведи кухню. Людей покормить надо.

Ничего себе «заодно». Есть все равно не будут, в наступлении кое-какие трофеи всегда имеются. А устали так, что короткий сон всего дороже. Но делать нечего, надо идти. Как сказал поэт: «мы пред нашим комбатом, как пред господом Богом чисты».

Комбат понимал, куда меня посылал у самого ноги не ходят. Сосед оказался только один нашего же полка батальон на правом фланге, но ведь и кухню найти надо. Где был хоз-взвод прошлой ночью, я знал, но старшина тоже не ждет и ищет свой батальон.

В походе старые солдаты стараются держать полевую кухню в поле зрения, следят за ее дымящейся трубой. Опытные командиры посылают кухни вперед колонны, и она тянет за собой людей. Если свернула в лесок, и вовсе радостно скоро привал. А уж после боя и говорить не приходится!

На юге сумерек нет. Это вам не Ленинград с белыми ночами. В Крыму солнце село глаз коли. Только стемнело закипела степь: тысячи бричек, сотни автомашин везли боеприпасы, продовольствие и фураж, забирали раненых, свозили к братским могилам убитых. Подтягивалась артиллерия, меняли позиции танки. Над головами летали ночные бомбардировщики, свои и чужие, и время от времени с неба падали бомбы. Натужно гудели моторы, ржали лошади, звучали команды вперемежку с крепкими словами, сыпались проклятия Гитлеру, войне и темноте.

В кромешной тьме тяжело ворочался, зализывая раны, отдыхая и набираясь сил, огромный механизм войны, чтобы завтра снова подняться во весь свой грозный рост.