Былой войны разрозненные строки

Километрах в двухстах за Могилев-Подольским налетела авиация. Уберечься не удалось. Осколок попал в живот. На счастье медсанбат оказался недалеко, быстро прооперировали. Было голодно. Санбат располагался в колхозной конюшне, раненые обдирали убитых лошадей, варили и ели. Через несколько дней швы сняли. В ту же ночь немецкие самолеты бомбили медсанбат, следом появились танки и пехота. Легкораненые и медперсонал разбежались. Попробовал и Худойкул. Не смог. Он и еще один русский солдат, Василий, попали в плен. Было 11 ноября 1941 года.

Колонну пленных гнали несколько дней почти без отдыха. Есть не давали. В деревнях местные жители старались хоть чем-то помочь, подкормить. Подойти близко к колонне не разрешали. Издали бросали бутылки с молоком, вареные яйца, картошку, но и это не всегда удавалось: конвой начинал стрелять. И не в воздух, а по людям…

В районе города Тульчин полдня отдыхали в степи за колючей проволокой. Есть и пить не давали и здесь. Некоторые не выдерживали, бросались на проволоку. Снова построили колонну, кто не смог идти — пристрелили… По пути срывали росшие по обочинам дороги колючки и ели. Но вскоре и они остались под снегом… Так добрались до Винницкого лагеря. Здесь впервые стали «кормить». В одиннадцать часов утра на весь день давали по половнику баланды. И все. Хлеба ни крошки. У большинства пленных никакой посуды не было. Худойкул брал это варево в пилотку, стараясь не расплескать, не пролить, успеть выпить. Где там Отходи! И бьют кнутом.

После раздачи баланды погнали на станцию. Погрузили в вагоны, хотя «погрузкой» это можно было назвать едва ли: заталкивали в теплушки, как мешки. Набили так, что можно было только стоять. Ему повезло, попал в угол, а то бы задохнулся, как многие его товарищи. Двери не открывались. Живые ехали вперемежку с мертвыми. Вагон был обварен железной решеткой, да так густо, что и кулак не просунешь, и нет сил разогнуть. Один из пленных проскреб ногтем! дырку в крыше, но и там оказалась решетка…

Разгрузились в поле под Бердичевом. Из вагонов вынесли человек двести умерших. Живым приказали их похоронить, но некоторые настолько ослабели, что не могли этого сделать, их расстреляли из пулемета рядом с трупами.

Наступила зима. Немцы собираются у костров, сидят, греются, курят. Пленные под открытым небом. Большая яма от удобрений, с остатками селитры, полна мертвецов, они разлагаются. Каждый день яма пополняется десятками новых трупов. Ботинки у Худойкула развалились, обмотки потерял, шинели нет, весь в грязи, во вшах, волосы отросли до плеч. Подошел товарищ, грузин. Посмотрели друг на друга и заплакали.

Часов в одиннадцать ночи увидели, как двое пленных подошли к ограде и стали копать. Рыли ногтями. Часа через два подкоп был готов. Пленные разделись догола, чтобы не зацепиться за проволоку одеждой, и полезли в лаз. Худойкул сказал грузину: «Что будем делать? Они ушли. У тебя силенка есть? Давай ты, потом я, ответил грузин. Все равно умирать.» А лаз уже наполнился водой. Худойкул быстро разделся и полез. Чуть не захлебнулся. Грузин, видимо, замешкался. Поднялась тревога, стрельба, взлетели ракеты. Худойкул кинулся в болото, лежал в ледяной воде, ждал, затем вскочил и снова бежать.

Тех двоих уже не было видно. Подошел к железной дороге, там еще два ряда колючей проволоки. Пролез. Услышал гул приближавшегося поезда, спрятался в камышах. Промчался воинский эшелон. На открытых платформах сидели немцы и горланили песни. Значит, пока еще их берет…

Перелез на другую сторону насыпи. Темно, ничего не видно, руками нащупывал дорогу, наткнулся на замерзший кочан капусты, стал грызть, как собака. Но легче не стало. Замерз страшно. Понял, что сейчас умрет.

Вдруг увидел полоску света. Подошел к небольшому домику. И зайти боязно, и выхода нет. Постучал. Старческий голос спросил: «Кто? Пленный. Старушка открыла, дико закричала и потеряла сознание так он был страшен! Голый. Обросший. Ребра наружу. В грязи. Одни глаза. Выбежал старик с ухватом, кинулся: «Ты человек или нечистый дух?!» Это не юмор. Это нечеловеческий ужас. Я пленный. Старик поднял женщину, поднес к ее носу колечко лука, она пришла в себя. Дали ему половину картофелины в мундире, глоток воды и на печь.

Но уснуть не удалось. Кочан не пропал даром, начались дикие боли в животе. Стал кричать. Помочь ему старики ничем не могли. Перед утром старик его поднял, дал фуражку тракториста, промасленные штаны и сказал: «Иди, пока темно и никого нет. Кого встретишь не говори, где был. Дом сожгут, а нас повесят».