Быстро вращается планета

Миссис Мэддокс изучила бухгалтерские книги, которые так терпеливо вел ее муж до самой своей смерти. И чем дольше она просматривала их, тем медленнее переворачивала страницы.

– Я знала, что дело плохо, но не думала, что настолько. Мне следовало об этом догадаться, когда он продал книгу Мэттью Мэддокса…

Чак забрался в темные кладовки под самой крышей в поисках сокровищ. Он нашел бутылку, полную одноцентовых монет, – но ни золота, ни драгоценных камней для матери. Он нашел старую Британскую энциклопедию – ее страницы пожелтели, переплет потрескался, но читать было можно. Он нашел фарфоровый сервиз, завернутый в старые газеты, напечатанные задолго до их с Биззи рождения, и понадеялся, что это можно продать. Он нашел сундучок – запертый.

Чак принес свои находки в гостиную. Мать была в магазине, но Биззи с бабушкой сидели там, занимались выпечкой.

– Пенни старинные. Возможно, они чего-то стоят. Фарфор хороший. За него, наверно, можно будет купить дрова на месяц. А что в сундучке?

– Ключа нету. Я собираюсь его сломать.

Чак вооружился молотком, отверткой и гаечным ключом, и старый замок сдался. Когда мальчик открыл крышку, в сундучке оказались пачка писем и большой блокнот в ветхом синем кожаном переплете. Чак открыл блокнот на первой странице и увидел почти не потускневший акварельный набросок весеннего пейзажа.

– Бабуля! Это же наш камень, наш камень для пикника!

Пожилая женщина хмыкнула:

– И верно.

На камне лежали нежно-голубые и лавандовые тени, переходящие в серый. Деревья за ним полыхали яркой весенней зеленью. Над камнем порхала стайка бабочек; нежную синеву голубянок оттеняли черно-золотые крылья парусников главков. Вокруг камня росли знакомые весенние цветы, разбросанные по траве, словно по фону гобелена.

– Биззи, бабуля! – восторженно воскликнул Чак.

Потом он благоговейно перевернул страницу. На следующей странице было выписано красивым почерком: «Мадрун, 1864, Зилла Лаукай».

Бабушка тщательно вытерла испачканные в муке руки, надела очки и склонилась над записной книжкой. Вместе они прочитали первую страницу.

Мадрун.

Половина одиннадцатого. Из окна моей спальни виден дом Мэддоксов, стоящий чуть ниже на склоне холма. Мистер и миссис Мэддокс уже, наверное, спят. Они привыкли вставать в пять утра. Гвен Мэддокс – не знаю. Гвен всегда считала себя взрослой, а меня – ребенком, хотя между нами всего два года разницы.

Близнецы, мои дорогие близнецы, Бран и Мэттью… Спят ли они? Когда Бран прибавил себе возраст – боялся не успеть на войну – и пошел служить в кавалерию, я обмирала от страха, что его могут убить в сражении. Когда я мечтала о его возвращении – а я это делала каждый вечер, когда смотрела на его кольцо у себя на пальце и молилась, чтобы он остался жив и здоров, – мне и в голову не приходило, что оно может оказаться таким, что Бран станет таким замкнутым и откажется общаться с кем бы то ни было, даже с братом-близнецом. Если я пыталась заговорить о свадьбе, он обрывал меня или отворачивался, не сказав ни слова. Мэттью говорит, что многие страдают этим душевным недугом из-за ужасов войны.

Я Зилла Лаукай – вот уже почти семнадцать лет как Зилла Лаукай. Стану ли я когда-нибудь Зиллой Мэддокс?

Они продолжали перелистывать страницы, теперь уже быстрее, не задерживаясь, чтобы прочитать записи, а лишь разглядывая нежные рисунки птиц и бабочек, цветов и деревьев, белок, лесных мышей и древесных лягушек, исполненных с необычайной наблюдательностью и точностью.

По спине Чака побежали мурашки.

– Папина мама была до свадьбы Лаукай. Возможно, эта Зилла – одна из наших предков… и она была жива, когда рисовала это все, и сейчас все осталось таким же, в точности таким же.

Мальчик перевернул еще одну страницу. Взгляд его зацепился за фразу, и он прочитал: