Быстроногий олень. Книга 2

А кругом наступала весна. Солнце опустилось к горизонту, покатилось по синим вершинам гор и, наконец, спряталось за их зубчатой грядой, необыкновенно четкой на багровом фоне заката. Оранжевый огонь вечерней зари постепенно потухал, переходя в темно-синий сумрак. Талые снега становились голубыми.

Гивэй и Оля присели на сухой пригорок, где уже пропал снег. Минута за минутой тянулось время, а настоящая ночь не наступала.

— Не будет, Оля, ночи. Смотри, хорошо смотри вокруг: сейчас наступит утро, — тихо сказал Гивэй, крепко сжимая руки девушки.

Оля вдохнула чуть приоткрытым ртом свежий воздух, напоенный запахами талых снегов, и замерла, словно к чему-то чутко прислушиваясь. Ей чудилось, что сейчас, именно в это мгновение, идет битва между мраком ночи и солнечным светом утра. Казалось, что вот пролетит еще миг, и она услышит звон мечей, воинственные возгласы, стоны, ржание коней.

Но битва была немой, хотя и ожесточенной.

У самых гор небо подернулось красноватым налетом, точно это был дым, освещенный заревом далеких пожарищ. Еще минута, другая, третья, и зарево стало ближе, ярче. Загорелись смутные отблески на снежных вершинах безмолвных гор, словно застывших в изумлении перед величественным зрелищем.

Где-то в вышине, как выхваченные из ножен клинки, вспыхнули пока бледные и холодные солнечные лучи, да так и замерли, занесенные для сокрушительного, беспощадного удара. И от этого, казалось, еще злее стал мрак. Он клубился, расстилаясь внизу по горизонту, тяжелый, багрово-сумрачный. Клубы его подымались и тут же падали, постепенно покидая небо, уползая в ущелья гор, прячась за мрачными громадами скал, где тени были еще густыми.

Мрак цеплялся за каждый выступ, нехотя отступая перед необоримой силой тепла и света. И чем глубже уходил в ущелье мрак, тем чище становилось пламенеющее небо, тем прозрачнее казался воздух.

Вот яркий спокойный огонь охватил уже добрую половину неба. И столько было в этом огне чистоты, свежести, юности, чего-то необычайно теплого и животворящего, что невольно все живое разом подало свой ликующий голос: закудахтали веселые стайки куропаток, засвистели пуночки, запищали вылезшие из нор суслики, загоготали гуси, усыпавшие огромной стаей черную проталину, тявкнула огненная лисица, пролаял уже посеревший песец, высоко в небе прокурлыкали журавли, забормотал что-то отчаянно-радостное заяц.

Заря пламенела, постепенно переплавляясь в прозрачное золото.

И вот, наконец, из-за сопки блеснул край солнца. Это шел он, победитель-свет, невозмутимый и прекрасный в своем величии.

Заложив руки за голову, Оля лежала на сухой траве, глядя в чистое голубое небо счастливыми и в то же время грустными глазами. Гивэй сидел рядом. Он всматривался в лицо девушки с такой жадностью, будто хотел запечатлеть образ ее в своей памяти на всю жизнь.

— Значит, ты твердо решил ехать в лётную школу? — тихо спросила Оля.

— Да, решил, очень твердо решил, — торопливо отозвался Гивэй. — Как могу не поехать? Меня приглашают. Хочешь, я еще раз покажу эту бумагу?..

— Не надо, — вздохнула Оля.

— Что не надо? Ехать не надо?

— Нет, нет, не об этом я… бумагу не надо.

— Не знаю, сколько учить нас будут, а то, пожалуй, на фронт успею… За брата, за Крылатого человека, отомщу.

Закрыв глаза, Оля долго молчала. Гивэй не решался нарушить ее молчание. Он уже привык к тому, что Оля часто любила так вот, находясь с ним рядом, молчать. Глянет на него, улыбнется так, что у Гивэя перехватит дыхание, и снова молчит.

Не открывая глаз, Солнцева нащупала руку Гивэя, крепко сжала. Представив себе, как она будет тщетно ждать его по вечерам, Оля приподнялась и воскликнула:

— Ну как это я буду без тебя?

И вдруг именно после этого вопроса она по-настоящему осмыслила, а ведь Гивэй и в самом деле уезжает. Сегодня вечером он уже покинет поселок.

И сразу как будто кто-то ударил по всем струнам, скрытым где-то там, глубоко в ее сердце. Сложным аккордом прозвучало и что-то печальное, и тихо-задумчивое, и счастливо-восторженное, и страстно-призывное. Противоречивые желания закружились, разноголосо запели, словно в одной огромной стае собрались совершенно разные птицы. «А что, если уговорить не ехать? Нет, нет! Он так мечтал стать летчиком! Пусть летит, пусть у него будут крылья! Но я же не мыслю жить, чтобы не слышать его голоса, не видеть его лица! Зато с каким нетерпением буду ждать его письма, как буду гордиться его успехами. А что, если забудет? Полюбит другую?»

И последняя мысль, никогда не возникавшая до сих пор, как-то особенно выделилась, сразу заглушила все другие. Оля мягко взяла Гивэя за плечи, испытующе заглянула ему в глаза, по своей привычке прищурилась, как бы прицениваясь.

— А ты не разлюбишь меня?

Недоумение и даже острая обида преобразили лицо Гивэя. Он отшатнулся, словно девушка ударила его, затем схватил ее руки так, что она вскрикнула.

— Ты… ты что это… а? Ты смеешься надо мной… так, да?