Быстрые перемены

Герхард уже не следил за тем, сколько рыцарей следуют его приказу. В его представлении, конечно, вслед за ним шёл в бой весь его потрёпанный, но несломленный полк; знамёна развевались на ветру, мечи отбрасывали отблески на уродливые лица врагов. В его видениях их самоубийственный порыв имел даже какие-то шансы на успех… Конечно, выживут не все. Лишь маленькая горстка отборных храбрецов, лучших воинов сможет переломить ход сражения. Он уже видел, как бегут, умирая на ходу, гиперборейцы, как он сам и несколько верных ему воинов с боевыми кличами преследуют их, гонят, выбивая по одному, как ломаются под ударами мечей и арканов их костистые тела…

Как вспыхивают вокруг алые порталы, как выходят из них избранные гвардейцы мастера войны. Как яростно врубаются они в схватку, прорываясь к нему – о, они, верно, пришли воздать ему заслуженные почести? Как Гуго дю Гленн, командор войны и правая рука самого магистра, со странным сочувствием и сожалением смотрит ему в глаза и, словно увидев там что-то печальное, сокрушённо качает головой.

Удар мизерикордии под рёбра, в стык доспеха, застал его врасплох – как же так, за что? Неужели – измена?! В самых высоких кругах, кошмар, даже Гуго!

Подумать ещё о чём-то он не успел – сознание покинуло его вместе с жизнью. Бездыханное тело повалилось на землю – рядом с телом его родича Эрика фон Бергера.

Эпилог

В тёмном зале прощания было тихо. Пахло благовонными маслами и пылью, заглушавшими тяжёлую вонь крови, исходящую от тел.

– Вы видели? – тихо спросила молодая чуда в траурном платье. На её лице не было приличествующих случаю слёз, но голос едва слышно надламывался на высоких нотах.

– Видел, – Гуго не нужно было уточнять, что она имеет в виду.

– Он погиб в бою, правда? – спросила чуда, неотрывно глядя в лицо лежавшему на одном из постаментов телу, до пояса прикрытому простынёй. – Если нет, солгите, пожалуйста! – в её голосе прорезались умоляющие нотки. – Мне нужно будет что-то сказать нашему сыну.

– В обмане нет нужды, мадам, – глухо ответил Гуго. – Ваш муж погиб в бою, до последнего не выпуская оружие из рук. Остальное… Считайте военной тайной.

Чуда благодарно кивнула и вновь вперила взгляд в лицо покойного. Глаза Герхарда были закрыты, а на уложенной на груди руке алым росчерком выделялся длинный, слегка изогнутый шрам.

Ия Гай Первый хранитель

Москва, 1571 год

Москва горела. Нарядные боярские терема и старые развалюхи черни пылали одинаково ярко, различаясь лишь высотой огненного столба и числом погибших. Во время своего безумного бега по городу Никитка повидал уже немало мертвяков, куда больше, чем за всю прежнюю жизнь. Кого придавило упавшими наземь обгорелыми брёвнами, кто задохнулся, кто не нашёл выхода из огненной ловушки и сгорел заживо. Столько же, если не больше, было тех, кто и взаправду обезумел: чёрные от сажи, покрытые ожогами, с дикими, будто провалившимися глазами, бабы и мужики дрались за то, чтобы пробиться к дальним от татарского войска воротам или броситься в спасительную воду Москвы-реки.

От застилавшего небо дыма день обратился в ночь. Деревья, ещё вчера покрытые молодыми зелёными листьями, тянулись вверх выгоревшими скелетными ветками. Раскалённый словно в кузнечном горне воздух разрывал грудь, летевшие отовсюду искры огненными мухами жалили лицо, поджигали одежду и волосы…

Узкие кривые улочки превратились в настоящую западню. Города Никитка не знал, а коли бы и знал, всё равно бы потерялся: иные улицы ещё в самом начале пожара были заперты рогатками, на других бушевал огонь. Какая-то вконец обезумевшая баба, пытаясь спастись, с силой пихнула Никитку в спину, и тот, запнувшись, упал в горячую золу. Подняться толком не дали: следом за бабой устремились ещё с десяток человек, кто-то наступил на руки, ткнул в живот, сбив и без того запалившееся дыхание, в довершение чья-то обутая в драный лапоть нога пребольно наступила на лицо. Никитка всё ещё барахтался в золе, когда раздался грохот рушившегося терема. Страшные, чёрно-огненные бревна покатились на Никитку, и тот замер, зачарованно глядя на них. Вот они всё ближе и ближе…

«Эх, вот бы сейчас батькин щит, я бы тогда…»

Перед глазами словно сам собой возник щит: тяжёлый, круглый, с большой шишкой посередине и серебристой насечкой по краю. Когда же пылающее бревно рухнуло на Никитку, он вскинул руку, собираясь не то перекреститься, не то и в самом деле закрыться заветным щитом.

Чья-то сильная рука дёрнула Никитку за шиворот и легко, как кутёнка, вздёрнула в воздух. Голоса, прежде доносившиеся откуда-то издалека, стали хорошо слышны, и это окончательно убедило Никитку, что помереть он ещё не успел.