Быть гением. Истории об искусстве, жизни, смерти, любви, сексе, деньгах и безумии

^{Холст, масло. Музей Прадо, Мадрид, Испания}

Когда лет 10 назад в провинциальной Валенсии, одолеваемой по ночам полчищами тараканов, я набрела на художественный музей, на моё практически безнадёжное «нет ли у вас Гойи?» смотритель ответил с нескрываемой гордостью: «Вас что конкретно интересует? У нас его четыре этажа!» Но то Испания. В российской провинции на такую сокровищницу не набредёшь, у нас на две столицы-то всего три картины. Этим объясняется то, что в Испании Гойя известен в первую очередь как живописец, а в России — как график. Его слава сформировалась задолго до появления интернета и даже до многотиражных книг с цветными репродукциями. Поэтому вдали от богатых собраний живописи Гойя — это «Капричос», его первая серия офортов[33], которую он завершил в том же году, что и конный портрет Её Величества. Он даже подарил коронованной наезднице именной набор с авторскими комментариями к каждому листу. А надо сказать, что в «Капричос» Гойя, шутя и ехидничая, между строк высказывает своё мнение не только о дремучем народе, который верит в ведьм и домовых, но и о засидевшихся у власти правителях, не соответствующих высоким идеалам Просвещения. Инквизиция изъяла «Капричос» из продажи, но не добралась до самого художника. А всё потому, что Её Величеству понравился подарок!

И всё у Гойи так. Он танцует на лезвии бритвы, танцует изящно и с азартом. Он состоит в глубоко одухотворённой переписке со священником, пишет портреты кардиналов — и высмеивает инквизицию. Он гордо носит титул первого придворного художника — и рисует старика Время, который поганой метлой выметает со страниц истории опостылевших Бурбонов. Гойя обличает с озорством и улыбкой.

И только ужасы войны он документирует без всякого озорства, со всем отчаянием, трепетом и гневом человека, который жаждал торжества Просвещения, но не был готов к кровавому наполеоновскому нашествию. Для Гойи никакая, даже самая высокая, цель не оправдывает средства.

Текст, который вы только что прочли, я писала в разгар войны в Сирии. Свою похожую на творческий псевдоним фамилию, Асфари, я унаследовала от дедушки-сирийца. В первый день боевых действий в ныне полуразрушенном Алеппо при первом же взрыве погиб мальчик. Мой дальний родственник, с которым мне не довелось познакомиться. Остальные родные — дядюшки и тётушки, кузены и кузины — пережили и этот день, и все последующие дни и годы войны. Текст этот глубоко личный и прочувствованный, как и все прочие тексты в этой книге. Вместе с Гойей я хочу вполне серьёзно сказать о том, что у Бога на Его детей есть планы получше, чем стать пушечным мясом[34]. А весь свой юмор мы с Гойей оставляем для социально-политической арены. Потому что без улыбки на этой арене совсем тоскливо. Гойя вот умел смеяться — иногда весело и искренне, а иногда горько или даже зло — и бодро перевалил за девятый десяток. Последние четыре года он провёл во французской эмиграции. В почтенные 88 лет он прибыл в Бордо налегке, ни слова не зная по-французски, поставил на уши всех своих молодых просвещённых друзей, нарисовал старичка-боровичка с лучащимися морщинками глаз и недвусмысленной подписью «я всё ещё учусь», а на закате жизни освоил живопись по слоновой кости и предвосхитил импрессионизм… Великий, великий!

Галерея напыщенных уродцев

Вы, наверное, уже поняли, что Гойя — придворный диссидент. Он умело маневрировал, сохраняя звание первого придворного художника — и оставаясь верным себе. Если, зная некоторые вводные, расшифровать его «Портрет семьи Карла IV», можно подумать, что он не только диссидент, но ещё и провидец. (Лично я считаю, что, когда мы говорим о великих художниках, в этом нет ничего сверхъестественного, это совершенно особая порода людей, которые видят и чувствуют тоньше и острее прочих.)

Итак, что важно знать, прежде чем подступаться к этой картине? Всего две вещи: во-первых, кто все эти люди, во-вторых, как в европейской живописи читается повествование. А читается оно как книга, слева направо — именно по этой траектории происходит движение из прошлого в будущее. И здесь в глаза бросается надвигающаяся слева неумолимая и тревожная тень, которая вот-вот накроет всех этих малопривлекательных людей, разодетых в золотую парчу. Угроза исходит от наследников престола. Молодой человек в голубом костюме, уверенно, как отец, выступающий вперёд, — это Фердинанд VII. Сначала он станет марионеточным королём Наполеона, а после изгнания французов из Испании — вполне полноценным деспотом и врагом любой свежей мысли. За Фердинанда «паровозиком» держится совсем ещё юный дон Карлос Старший. Уже на этой картине он как бы даёт понять, что дождётся смерти брата и предъявит свои права на испанский престол. Он развяжет первую карлистскую войну в попытке отвоевать корону у собственной племянницы.

^{Франсиско Гойя. «Портрет семьи Карла IV». 1800 год.}

^{Холст, масло. Музей Прадо, Мадрид, Испания}