Быть или казаться?

Он прав. Хулиганы всегда трусы. Они выламываются и измываются над окружающими, красуются, пока не почувствуют твердого отпора.

Хулиганы увядают не только тогда, когда получают отпор, но и тогда, когда не получают поддержки. Вернемся к школьному письму. Авторы письма понимают — ребята, издевающиеся над больной учительницей, ведут себя отвратительно, трусливо, не по-мужски. Однако не умеют всем своим поведением показать, что их презирают. Выказать свое презрение решительно и твердо не так легко. Решимость сказать, что с трусами и подлецами не желаем иметь ничего общего, требует смелости.

Но ничего не поделаешь! Если вы сами пришли к выводу, что такое поведение — подлость, нужно быть последовательными.

Нельзя не заметить, что ребята в этом письме словно бы разделились на два лагеря: девочки и мальчики. Но мальчики не поддерживают девочек, не хотят помочь им в борьбе с безобразиями на уроках. Последнее время мне нередко приходилось встречаться со случаями, когда мужчины вели себя немужественно. Не по-рыцарски, если будет позволено употребить такое слово. Пожалуй, сильнее всего меня поразила одна фраза. Всего одна фраза, сказанная моей дочерью.

Однажды мы с ней поехали в Ялту. У нее были студенческие каникулы. Я заканчивал книгу. Утром мы завтракали в кафе на набережной. Здесь по утрам было пусто. Через огромное окно видны море, теплоходы, катера и чайки. Вечером съедали что‑нибудь у себя в номере. Но однажды решили поужинать в кафе, где обычно завтракали. Вечером там собиралось много шумных компаний. Пока мы ждали ужина, из‑за соседнего столика донеслась брань. Там никто не ссорился, просто «разговаривали». Но каждое второе слово было ругательством.

Я оглянулся. Люди за другими столиками опустили глаза в тарелки, делая вид, что ничего не слышат. Уверенности, что меня поддержат, если я попытаюсь пресечь брань, у меня не было. Мне пришлось сделать над собой усилие, но я его сделал. Подошел к столику, за которым ругались.

— Прекратите ругань, — сказал я. — Или мы выведем вас отсюда. (Я не знал, кто это «мы».)

— А что? А мы ничего! Так, к слову! — сказал один из них.

Чувствуя, как у меня тяжело колотится сердце, я вернулся на место. И вдруг увидел, что дочь смотрит на меня не то испуганными, не то сердитыми глазами.

Я хотел спросить ее, что случилось, но не успел. К нам направлялся один из тех, кто ругался.

Я снова оглянулся и увидел: на поддержку соседей рассчитывать не приходится.

— Мы, конечно, извиняемся, — сказал тот. — Больше себе не позволим. Выпей с нами.

— Не пью с незнакомыми! — резко сказал я. — С пьяными тем более!

Он еще постоял с минуту, потом ушел к своей компании. Уф, обошлось…

Нет, не обошлось!

За соседним столиком больше не ругались, по громко обсуждали, как посчитаются со мной, когда мы выйдем из кафе.

— Уйдем! — взмолилась дочь.

— Ни за что! — ответил я. Как буду выглядеть в глазах дочери я, немолодой мужчина, прослуживший десять лет в армии, пишущий на морально-нравственные темы, если испугаюсь кучки сквернословящих и угрожающих мне парней? Выглядеть буду так, как себя поведу.

Как большинству моих сверстников мне случалось быть в переделках не только в военное время, но был я тогда моложе и здоровее.

Тут соотношение сил было невыгодное. Прямо надо сказать, — безнадежное.

Но я понял: никакая сила не заставит меня уйти отсюда, пока мы не кончим ужинать. Особенно сегодня. Утром в парке дочка повела меня в тир. Когда‑то я прилично стрелял. Но сколько лет прошло с тех пор!

Однако тут я не осрамился. Более того, сам был поражен, как удачно я стрелял. Девять из десяти! Дочь была в восторге. Не скрою, я гордился ее удивлением и похвалами больше, чем когда ей нравилась моя статья или рассказ.

И после этого на ее глазах праздновать труса? Ни за что!

Я подозвал официантку:

— Принесите, пожалуйста, бутылку сидра, — попросил я.

— Зачем нам сидр? — возмутилась дочь.

— Может понадобится! — сказал я. Сидр разливают в толстые бутылки — «шампанки». Я недвусмысленно поставил бутылку, не раскупоривая, рядом с собой.

Ничего в кафе не случилось. Но с дочерью мы поссорились.

— Они тебя подкараулят, когда ты вечером выйдешь на набережную, — сказала она, когда мы доели ужин и ушли к себе. — Весь наш отдых пропал.

— Можешь не беспокоиться! Все хулиганы трусы! — сказал я.

— Трусы? Пусть трусы! Они и нападут на тебя вчетвером.

— Но я же не мог, чтобы при тебе звучала брань. Я бы себя перестал уважать… Хорош мужчина! Хорош отец!

Этот довод не возымел действия. Тогда я спросил ее:

— Ну вот, когда ты идешь из университета и вы наталкиваетесь на хулиганов… Как поступают твои спутники?

— Спешат перейти на другую сторону, — горько ответила дочь.