Быть императрицей. Повседневная жизнь на троне

«О, матушка! Я самое несчастное существо на земле! Я хотела только сказать вам, что я осталась в живых после потери этого ангела, страшно измученного болезнью и который, тем не менее, постоянно находил для меня улыбку или ласковый взгляд даже тогда, когда он не узнавал никого. О, матушка, матушка, как я несчастна, как вы будете страдать вместе со мною! Великий Боже, что за судьба! Я подавлена печалью, я не понимаю себя, не понимаю своей судьбы, одним словом, я очень несчастна…»

(Елизавета Алексеевна, из письма матери)

Четверг 3(15) декабря 1825 г.

Мы жили все это время в печали и к тому же в тревожных опасениях за ближайшее будущее, за те известия, которые должны были быть нами получены из Варшавы. Но Николай был внутренне спокоен, потому что он поступил так, как ему велела совесть, он покорно ожидал того, что должно было последовать. Сегодня приехал из Варшавы Михаил с важным письмом от Константина. Но тогда он еще не знал, что здесь ему была принесена присяга. Однако письмо его было очень трогательно, и отношение его ко всему столь же благородно и великодушно, как и поведение Николая.

Он написал Николаю очень дружелюбное письмо как брат; в письме этом, после выражения своей неизъяснимой печали, он сообщает Николаю, что его желанием всегда было и остается до сих пор отречься от короны и что он останется навсегда его покорным братом и подданным; здесь же было и особое письмо, адресованное уже на имя императора Николая, в котором он торжественно излагал то же самое. Он написал также и императрице-матери и просил ее, и уполномочивал свою мать все это довести до сведения Совета и Сената и все разъяснить. Николай был тронут до слез. Все это, однако, нисколько не меняет положения вещей, поскольку еще не имеется ответа, после того как Константин был здесь действительно признан императором. Все это дает лишь представление о том, что предстоит Николаю несколькими днями раньше или позже, но все это – великая тайна: ее знаем лишь мы пятеро – наша семья, Милорадович и Голицын – больше никому ни слова! Однако по лицам можно прочесть, как все насторожены, как приезд Михаила возбудил всеобщее любопытство, в каком напряженном состоянии был весь двор и все это множество людей, которые собрались в зале Конной гвардии и глаза которых, казалось, пронизывали нас, когда мы с Еленой проходили сквозь эту толпу.

Какие решающие дни! Я уже грущу при мысли о том, что мы больше не сможем жить в нашем доме, где мне придется покинуть мой милый кабинет, что наша прекрасная частная жизнь должна окончиться. Мы были так тесно связаны друг с другом, мы так неизменно делили друг с другом все наши горести, печали и заботы! Ах, это горе, эта боль в сердце – она все не прекращается, не прекращается также и тревога, ожидание этого неизбежного будущего! Я не ошиблась в Константине: я была убеждена, что он так поступит; все-таки это радостно не ошибиться во мнении о человеке. Императрица-мать, несмотря на все переживаемое ею волнение, от всего сердца благодарит Бога за то, что он дал ей таких благородных сыновей. Ах! это пример для всей Европы, великий пример! И каждая семья может почерпнуть из этого урок для себя!

Как бы я хотела оказаться достойной такого прекрасного, образцового человека и выполнить в отношении его все обязанности, которые ложатся на меня, его жену!

Мой жребий все же прекрасен. Я буду и на троне только его подругой! И в этом для меня все!

Воскресенье 6 (18) декабря, 2 часа.

Какое это было бурное утро – вчерашнее!

Мы вчетвером собрались у императрицы-матери. Михаил высказывал такие ложные мысли о благородном поведении Николая, которое он называет революционным! После этого он вечером… бедный Николай на одну минуту… самому себе… но только на одну минуту. Особенно поразило его одно место из Библии: «И св. Павел сказал Совету – до сих пор совесть моя перед вами была чиста»[72].