«Быть может за хребтом Кавказа»

«— У нас тоже есть мысль, — сказал вдруг Грибоедов, — корысть, вот общая мысль. Другой нет и быть не может, кажется. Корысть заохотит всех более познавать и самих действовать. Я в Париже не бывал, нижé в Англии, а на Востоке был. Страсть к корысти, потом к улучшению бытия своего, потом к познанию. Я хотел вам даже рассказать об одном своем проекте.

Чаадаев пролил кофе на халат.

— Да, да, да, — сказал он недоверчиво и жадно поглядывая на Грибоедова, — помнится, я читал об этом.

— О чем читали? — остолбенел Грибоедов».

Во второй главе проект представляется Нессельроде:

«Грибоедов вынул свой проект. Синий сверток ударил в глаза дипломатов.

Атака началась. Дипломаты притихли. Сверток внушал им уважение».

Чуть позже Грибоедов у директора Азиатского департамента: «Родофиникин жал Грибоедову руки с чувством. Лицо у него было доброе.

— Я проект ваш, Александр Сергеевич, читал не токмо с удовольствием, а прямо с удивлением… Это очень ново…»

Тынянов точно и основательно знает дело: Грибоедов собирается в последний маршрут, в Петербурге ищет поддержки, одобрения, старается доказать, что им, во дворце, без проекта не обойтись.

Впрочем, персона одного министра, очень важная для истории проекта, в романе так и не появляется — это граф Канкрин, министр финансов, но о нем позже…

Тынянов не торопится с выводами, оценками научными и художественными. Он пишет роман, но притом как бы извиняется за такую вольность перед Шкловским: «Я совсем не собираюсь становиться романистом. Я, как ты знаешь, против монументального стиля во всем. Я смотрю на свои романы как на опыты научной фантазии, и только» («Вопросы литературы». 1984, № 12, с. 200, публ. О. Панченко).

Читатель первых страниц, первых глав может лишь догадываться, куда его поведет логика выдающегося ученого-писателя.

Между тем появление в романе Закавказской компании связано с общей очень сложной тыняновской концепцией. Присмотримся.

Важные намеки обнаруживаются в эпиграфах. Всего их 20. Тынянов авторскою волею выставляет эпиграф иногда (не часто) перед началом главы, но иные большие разделы остаются без эпиграфа, зато ими награждаются совсем маленькие главки, «параграфы».

Есть эпиграфы из Саади, из самого Грибоедова, из песен кавказских, солдатских, скопческих; есть строчки неожиданные, часто будто и не связанные с последующим текстом… Несколько эпиграфов из «Слова о полку Игореве». Конец XII и начало XIX столетия — далекие миры, но их сближает настроение: эпос, гибель, авторская печаль…

Первый из 20 эпиграфов — самый длинный — тот, что открывает роман:

Взгляни на лик холодный сей,
Взгляни: в нем жизни нет;
Но как на нем былых страстей
Еще заметен след!

Так ярый ток, оледенев,

Над бездною висит,
Утратив прежний грозный рев,
Храня движенья вид.

Евгений Баратынский

Знаменитые стихи «Надпись», сочиненные в 1824 или 1825 г.; о них спорят: обращены ли они «к портрету Грибоедова»? Споры эти хорошо известны Тынянову — одному из лучших знатоков русской литературы, но под эпиграфом не помещено ни названия стихотворения, ни пояснения: «Надпись (к портрету Грибоедова)» или что-либо вроде этого; читатель волен и не знать, что есть такая версия…

Однако поторопимся признаться, что не этот эпиграф в центре нашего внимания.

После стихов Баратынского следует знаменитое введение к роману:

«На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой».

Затем несколько страниц — про эпоху, начавшуюся «сразу, тут же на площади»; о людях двадцатых годов, избежавших эшафота и каторги, но вынужденных поскорее выбрать между гибелью и покорностью.

«Еще ничего не решено» — этими словами оканчивается введение.

С новой же страницы («Звезда». 1927, № 1, с. 9) начиналась первая глава романа, первая строка которой — как эхо: «Еще ничего не было решено».

Но между двумя строчками-близнецами врезается новый эпиграф к первой главе — строка по-арабски! Воображаем, сколь неожиданной и для типографии хлопотной была первая и, может быть, последняя в истории «Звезды» вставка арабских букв. Вслед же за восточной вязью следовали транскрипции и перевод!

Шаруль бело из кана ла садык.

Величайшее несчастье, когда нет истинного друга.

Стих арабского поэта Иль-Мутанаббия (915–965).

Грибоедов. Письмо к Булгарину

Цитата, выше уже приводившаяся в связи с интересом Грибоедова к вождям, пророкам…

Во всех шести изданиях романа, вышедших при жизни Тынянова (а он скончался от мучительной болезни в 1943 г. в возрасте 49 лет), во всех прижизненных изданиях и, конечно, во всех посмертных эпиграф повторен без всяких изменений.