«Быть может за хребтом Кавказа»

Слов нет, если под обычным стихотворением подписано Пушкин (пусть гениальности особой не видно, но мало ли чего гений не набрасывал), мы, конечно, тут же поместим эти стихи среди других, безусловно пушкинских, гениальных; и соседние строки бросят на обнаруженный текст свой отсвет; и стихи покажутся нам во много раз прекраснее, чем совершенно те же строки, но подписанные, скажем, именем Соболевского (мы подразумеваем реальные случаи переадресовки). Или другой эпизод: в журнале «Современник» в тот период, когда его вели Чернышевский, Добролюбов и Некрасов, была помещена любопытная рецензия на исследования историка Устрялова (того самого, кто по приказу Николая I пытался стереть заслуги Ермолова — подробнее см. гл. 5). На этот раз оценивался труд Устрялова о Петре Великом, где впервые публиковались интереснейшие, весьма впечатляющие материалы об аресте и казни царевича Алексея Петровича. Долгое время по ряду признаков автором рецензии считали Добролюбова, и об этой работе писали как о ярком образце революционно-демократической публицистики… Позже обнаружилось, что автор — профессор Пекарский, тоже фигура во многих отношениях замечательная, но всего лишь либерал-прогрессист, не революционер: текст рецензии сразу показался бледным, умеренным. Прошло, однако, еще немного времени, и автор данной работы отыскал в архиве признаки редакционной обработки, которой Добролюбов подверг текст Пекарского. Значит, революционер-демократ все же имел отношение к делу!

И опять станем по-иному читать тот же самый текст… До нового открытия?

Случай с Бурцовым и Жуковским в том же роде.

О. И. Попова (1964 г.): «В противоположность Бурцову, заядлый реакционер М. С. Жуковский сделал все, чтобы погубить проект Грибоедова, представляя его статьи (нужно отдать ему справедливость, с большой находчивостью и мастерством, обладая, видимо, незаурядным умом и образованием) в превратном, искаженном свете» [Попова, с. 119].

С. А. Фомичев (1980 г): «Проект Российской Закавказской компании, явившийся итогом его [Грибоедова] изучения Востока, сложился в мыслях человека той эпохи, когда, по выражению Пестеля, „дух преобразования заставлял умы клокотать“» [Гр. Восп., с. 12].

А. Лебедев (1980 г.): «Конечно, проект Грибоедова существенно отличался от декабристских прожектов преобразования России. Но объективно не противостоял этим прожектам» [Лебедев, с. 271].

Может быть, не стоит торопиться?

Жуковского знаем мало, но даже недоброжелатели признают: умный генерал… Ум же движется противоречиями, постоянно стремясь вырваться за узкие рамки сословия, класса (недаром от ума — горе). Известно немало случаев, когда революционерам, прогрессистам приходилось серьезно задумываться над тонкими, ехидными, пусть и пристрастными наблюдениями противников. Случалось, что критика слева той или иной системы внешне сильно совпадала с «правой критикой»: цели совершенно противоположные, но слова произносятся весьма сходные; так, Карамзин в записке «О древней и новой России» обличал российское управление с консервативных позиций, но с «якобинским темпераментом», в результате записка оставалась в течение многих десятилетий столь же цензурно запретной, как и документы декабристов, как великая комедия Грибоедова.

Совсем недавно критику верноподданного генерала Жуковского принимали за текст декабриста Бурцова…

Меж тем и Бурцов ведь критиковал проект Грибоедова — Завилейского. Паскевич, действительно, и ему посылал полученный документ на «вторую рецензию»; вернее, Жуковский, прежде чем написать собственный отзыв, предложил высказаться Бурцову: «Бурцов по рассмотрении дал мнение нерешительное, ужасался только предприятию столь огромному, от которого опасался последствий для Компании неблагоприятных, по несоответственности способов предприятию и самой натуре вещей» [Маркова, с. 389].

Настала пора поговорить о полковнике Иване Григорьевиче Бурцове, уже давно появившемся в нашем повествовании, но предположительно, зыбко, «под чужим именем».

Бурцов, декабрист, видный член тайных обществ с самого их основания (между прочим, принял в тайный союз Пущина и некоторых других известных заговорщиков).

Позже Бурцов разошелся с Пестелем и другими наиболее решительными декабристами, исповедуя сравнительно умеренные средства борьбы, но в 1826 г. все же был взят под арест и отправлен в крепость: за «давние грехи»; за то, что не донес…

Поскольку вина Бурцова все же была меньше, чем у других, а способные офицеры необходимы, ему в конце концов сохраняют дворянство, чин и в 1827-м отправляют прямо на Кавказ «с учреждением строгого секретного надзора».