Быть русским

Всю дорогу до Булони из головы не выходили встречи в Сергиевском подворье. Когда-то я мечтал, как о чуде, оказаться на этом «парижском Маковце». И вот дрогнула в небе магнитная стрелка судьбы и повела меня за собой.

К моему удивлению, отец Борис вернулся в тот же вечер, на день раньше. Я слегка опоздал к ужину, Елена Юрьевна, его жена, собирала пустые тарелки после супа. За столом шёл разговор об экзаменах в Богословский институт, куда Юра Блатинский готовился поступать. Отец Борис терпеливо объяснял ему требования на экзаменах и поглядывал на меня: то ли хотел спросить о моём желании стать семинаристом, то ли намекая, что завтра пора уезжать. Ужин продолжался во французском духе – овощи с мясом, вино, салат, плоская тарелка с сырами. За десертом разговор замедлился, и наступила моя очередь.

– Конечно, поезжайте! – отец Борис оживился. – Хорошо знаю отца Георгия. И как иконописца, и в скиту бывал. Да, работы там много, помощь всегда нужна. Ну, и потом, мы же с вами договаривались…

– Понимаю. Если можно, завтра с утра. Он как раз просил не задерживаться.

– Ну и чудно! Хорошо, с утра.

Тут я решил рассказать об Ассоциации Святого Владимира и моих надеждах, протянул отцу Борису бюллетень.

Тот отмахнулся:

– Знаю я их.

– Владимир Кириллович Романов и митрополит Антоний Женевский, написали, что эта ассоциация готова участвовать в восстановлении русских церквей.

Бобринский язвительно усмехнулся:– Не думаю, что из этого что-то выйдет. Это клуб очень знатных и не очень богатых людей. Ничего существенного за ними нет. Званые вечера, концерты, балы. Вряд ли они помогут в вашем деле. – Они что монархию в Советском Союзе хотят восстановить? – полюбопытствовал я.

– Возможно, кто-то мечтает. Но не это важно. Денег на реставрацию русских храмов у них нет.

Его слова разочаровали и окончательно отрезвили. Подтверждалось сомнение отца Георгия, таяла надежда с помощью этих людей найти на Западе моих влиятельных сторонников. Через год всё прояснилось. Ассоциация Святого Владимира ограничилась празднованием памятных имён и событий русской истории. Начались приглашения в Париж постсоветского бомонда, вроде супруги Собчака или экс-балерины Волочковой. К счастью, ассоциация занялась благотворительной помощью одной детской больнице Петербурга, а в начале 2000-х годов собрала средства на реставрацию собора св. Александра Невского в Париже и ремонт крыши замечательного эмигрантского храма в Муазне недалеко от столицы.

После нескольких дней, проведённых в гостях у отца Бориса, я так с ним и не сблизился. В нём совсем не было аристократической спеси. Постоянно занятый пастырским служением, он ничуть не интересовался посторонними делами и, тем более, моим университетским будущем. В последующие годы мы лишь мельком встречались на улице Дарю в Троицкой крипте, где отец Борис служил, целиком отдавая себя франкоязычной общине. Его мало влекла православная Россия, быть может, потому что уклонилась от «европейского православия» и экуменического «обновления». Кажется, он лишь раз бывал в Москве. Николай Николаевич Бобринский, его дальний московский родственник, сетовал, что отец Борис не желает поддерживать какие-либо отношения с ним и с обширной русской роднёй. Круг общения отца Бориса ограничивался русскими эмигрантами первой волны и их потомками. Через несколько лет по непонятной причине он воспротивился рукоположению Юры Блатинского после окончания Богословского института. Тот вынужден был со своим дипломом поехать в Санкт-Петербург, где его возвели в священника. Осенью 1994 года архиепископ Сергий, глава зарубежных русских приходов, принял отца Георгия в число клириков и послал служить во Флоренцию. Подальше от Парижа.

Всехсвятский скит под Реймсом

Как и договаривались, в полдень я приехал в Сергиевское подворье и постучал в знакомую дверь. Солнце до одури усиливало запах топлёного стеарина. Кошка давно к нему притерпелась и, наслаждаясь безлюдьем, разлеглась на дорожке неподалёку от двери.

– Открыто! – донёсся из дома голос отца Георгия.

Он встретил меня со сдержанным дружелюбием, перешёл на «ты» и сразу усадил за стол:

– Пообедаем, а потом поедем. В скиту нас никто не ждёт, а еду там ещё приготовить нужно.

– Так у вас борщ? Не ожидал в Париже…

– А как же, – отец Георгий усмехнулся, – без него тут зачахнешь. Мы по-русски едим. И живём по-русски.

Полнеющая женщина появилась из соседней комнаты и улыбнулась от дверей.

– А, вот Марианна Елпидифоровна, моя супруга! Она по борщам мастерица. Знакомься, гость из Москвы.

Я привстал и кивнул:

– Валерий! Очень рад. Борщ у вас знатный.

– Ладно уж, – она усмехнулась и скрылась за дверью.

– А давно вы во Франции? – наклонился я над тарелкой и медленно вдохнул родной запах.

С этого вопроса началась наша долгая беседа со взаимными расспросами и рассказами.

– Родился я в Харькове. Родом из казаков, от них и фамилия Дробот. Во время оккупации меня вывезли на работы в Берлин, было мне шестнадцать лет…