Быть русским

Иногда вместе, но чаще врозь мы ездили в Женеву на занятия. После них я уходил по своим делам, у меня их было много, а общего с остальными мало. Поляк оказался рьяным католиком, оба румына – униатами, москвичи были православными, но почему-то видели во мне экумениста и держались особняком, словно старо обрядцы.

Река Рона делила Женеву на две части. Быстрым шагом можно было добираться за двадцать минут от Виллы Риго на правом берегу до Женевского университета на левом. Его здание в стиле позднего конструктивизма выглядело как нехитрый архитектурный парадокс: бетонные стены трёх верхних этажей опирались на стеклянные нижние, посередине прозрачный портал разрезал фасад до крыши. В студенческой столовой на первом этаже можно было недорого обедать и ужинать по будням. В выходные приходилось либо, изнывая от скуки, оставаться в Пти Боссе и питаться бесплатно, либо соглашаться на самую дешёвую еду в женевских «Макдональдсах». О посещении кафе я и не помышлял, откладывая стипендию для будущих времён. Пытался бороться с голодом, насыщаясь впечатлениями, изо всех сил внушал желудку: здесь ты не главный. Поединок длился недолго. Первый раз он начался в супермаркете, но сэндвич и пачка сока оказались настолько неубедительными, что вскоре я против воли оказался в ненавистном «Макдо». В выходные все страшились опоздать на нужную электричку в сторону Шато де Боссе. В десять вечера гостиницу закрывали, и приходилось объясняться с придирчивой ночной консьержкой. Присматривала за нами и немка-католичка Мартина Кётинг, студентка с кафедры де Лобье, которая жила в нашей гостинице.

Занятия напоминали семинары на истфаке МГУ, но были куда проще. Для начала Патрик сделал доклад на тему своей монографии «Вопросы этики на предприятии». Всё в нём было выверено и не вызывало сомнений. Католическая церковь ценит бедность, но осуждает бесчеловечность нищеты. Её «третий путь» ведёт мимо крайностей либерализма и социализма к основным христианским ценностям, защищая «идеальное», которому угрожают «человеческие страсти». Ватикан поддерживает «нравственных предпринимателей» и средний класс, «признаёт незыблемым право собственности», отвергает коллективизм и «спонтанную справедливость рынка». «Социальное учение» Ватикана «взывает к взаимному милосердию» собственников и наёмных рабочих. «Доходы являются оценочным показателем, а не самоцелью» и должны «справедливо распределяться», чтобы не снижалась «заинтересованность рабочих в качественном труде». Прекрасные, прекраснодушные пожелания. Что тут было обсуждать, с чем спорить? С церковными проповедями в затылки капиталистам?

Недели через три я подготовил доклад о православных профсоюзах в дореволюционной России. Пришлось с обеда до вечера просиживать в городской библиотеке, листая скудные французские источники. В 1901 году рабочие объединения начал создавать полковник московской жандармерии Сергей Зубатов преуспел, но в 1903 году попал в опалу. Николай Бердяев и Сергий Булгаков видели в них развитие идей народничества XIX века, зачатки русского христианского социализма. Православные профсоюзы могли бы явиться поддержкой политике Петра Столыпина и стать противовесом большевизму. В советских учебниках их называли «зубатовскими», движение взаимопомощи в среде рабочих – «зубатовщиной» или «полицейским социализмом». После провокации Гапона в январе 1905 года чиновничество запретило начинание Зубатова, опасаясь любых народных объединений. И тогда их сплотили, вооружили и призвали к борьбе большевики. Мирные «рабочие союзы» превратились в пролетарские «советы», начались стачки, стычки, бунты. Страна взорвалась революцией, затем ещё одной, роковой для России.

Михаил Самарин

В первую же субботу прохожие помогли отыскать в Верхнем городе «русскую церковь» – Крестовоздвиженский храм на улице Топфер. Невысокая, точёная шатровая церковь середины XIX века – смесь московского барокко и псевдовизантийского стиля – принадлежала Русской Зарубежной церкви. Вечерня уже началась, по привычке я встал около клироса. Пели по-славянски. Немногочисленные прихожане сразу заметили пришельца, после службы ко мне подошёл полный блондин среднего возраста и приветливо кивнул:

– Вы говорите по-русски?

Я ответил полупоклоном и представился.

– Ну, а меня зовут Михаил Сергеевич Самарин. Значит, вы в наш университет на учёбу? Что-то поздновато год начинаете, в марте?

Рассказ про Центр христианского образования его не заинтересовал.

– Знаю я де Лобье. Непонятно, что он теперь затеял, но вам желаю успехов. Приходите в наш храм. Я здесь староста, познакомитесь с нашими прихожанами. Очень милые люди. До завтра?

– Да. Непременно приду.

В воскресенье я с удивлением услышал в соборе вместо скромного смешанного хора стройное пение многих мужских голосов. После службы с клироса сошли несколько мужчин, лица которых показались знакомы. Среди них я узнал Николая Осоргина, регента церкви Сергиевского подворья в Париже:

– Николай Михайлович! Рад встрече!

Он сдержанно в меня вгляделся:

– А-а, припоминаю! Вы пели у нас на подворье.