Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

И еще — хочу сообщить вам загадочную интимность: просьба не оборачивать мне во вред. Тем более что это ни к чему отношения не имеет. И вообще — мистика. Так вот, я один раз в жизни был на пороге обморока, не клинического — у стоматолога и не от ужаса — в лагерях, а обморока, так сказать, духовного происхождения. Это когда я позвонил вам из Ленинграда и вы доверительно известили, что не одеты. Не сердитесь, Юнна. Не знаю, что произошло. Просто — факт. Я так и не разобрался. И счел — о нем поведать. Какая-то дикость.

«Как смотрят души с высоты на ими брошенное тело» — так, должно быть, взираете вы на меня и мое чересчур большое тело — с высоты и свысока. И, может быть, вы правы. Но не слишком ли вы духовны — так и струитесь, а в руки не даетесь?

Ваша гениальность стоит между нами, как религиозный предрассудок. Если вы не прекратите топтать мое большое заурядное сердце, я поступлю жестоко. Загоню ваши факсимиле Пушкинскому дому из расчета четыре рубля штука, возьму «Агдама», надерусь и буду орать, что вы крадете метафоры и синекдохи у Иосифа Бродского. Бойтесь меня, Юнна!

Дочитав письма, мы отправились спать, но любовью больше не занимались — как-то не до того было. Нине, а я не прочь. Но боялся потерять то, что между нами впервые случилось в эту ночь, — близость, превышающая любую другую. В сексе в том числе. Но и без секса, хоть хотел ее дико. Вот именно: самый лучший секс, с кем хорошо и без секса.

Наутро я сканировал письма и сбросил обеим вдовам, обеим Ленам.

От ЕД получил мгновенный ответ, от ЕК — никакого.

Судя по записке ЕД, она была почти в таком же возбуждении, как моя-не-моя Нина:

Спасибо за письма. По-моему, замечательные. И кокетство очень мужское и тонкое одновременно. Простите, вы их будете приводить в своей книге? И как только Юнна дала вам их скопировать? Ведь она мне говорила, что уничтожила все письма СД по его распоряжению. Не думаю. Но ее писем в архиве нет. Что жаль. И они пока нигде не мелькнули. Значит, СД не оставил их никому при отъезде. Очень-очень жаль.

Елена Константиновна сама заговорила об этих письмах, когда мы с Ниной зашли к ней вечером:

— Интересные письма. Похожи на настоящие.

— Они и есть настоящие! — как-то уж слишком горячо воскликнула Нина.

— Откуда вы знаете? Это же перепечатка. Тогда ксероксы в Москве были наперечет. А у переписчиков, известно, бывают ошибки, описки, в данном случае — опечатки. А иногда сознательные искажения и привнесения. Те же русские летописи взять. Либо еще более древние времена — анахронизмы в Библии, различные списки «Гильгамеша».

— По стилю видно, что это письма СД! — не унималась Нина. — Мне ли не знать! Я знаю все его тексты наизусть.

— Ну, для этого надо провести текстологический анализ, — возразила Елена Константиновна.

— У вас какие-то сомнения? — спросил я.

— Не то чтобы сомнения, но я помню, как писался и почему не дописался этот роман. И всю историю с этими письмами помню. И не только с этими. Когда Володя дошел до «Эпистоляриума», он у всех цыганил письма. Начал с меня. Здесь и клянчить не пришлось — просто спросил, может ли использовать. У нас с ним была большая предлюбовная переписка.

Клепикова замолчала, но потом собралась с силами: