Следующие несколько недель стали откровением. Я отложила все мысли о карьере и думала только о том, чтобы получить как можно больше поцелуев. Я обнаружила что, те, кто хорошо целуется, также лучшие собеседники: они как бы слушают то, что вы делаете, и отвечают. Один мужчина просто зацеловывает меня до смерти в одном из переулков Сохо, и я провожу следующие три дня в таком восторге от этого, что пишу стихотворение на шесть страниц, полное ужасных метафор о звездах, анемонах и зыбучих песках. В следующую ночь поцелуев с другим парнем мы оба умудрились всю дорогу курить сигареты, хотя мне пришлось возразить против его жевательной резинки – я выудила ее из его рта со словами: «Съешь меня вместо этого».
Но музыка и СМИ – это крошечный мир, по сути деревня, каждую ночь собирающаяся в одних и тех же пяти или шести барах. Я приобретаю определенную «репутацию» в
«Ничего себе», – думаю я. Просто сексизм какой-то! Даже в офисе, полном либеральных отщепенцев, еще остались люди, которые осуждают меня за желание быть сексуально активной женщиной. Это почти интересно – в конце концов, в последний раз, когда поднимался вопрос моей сексуальности, шпана забросала меня камнями в день рождения. Если я превратилась из совершенно нежеланной (в то время) в особу, которую третируют как шлюху (в настоящее время), то можно ли это рассматривать как некий прогресс? Думаю, да.
С другой стороны, я попала в тупик, совершенно не представляя, что с этим делать. Я читала романы о временах патриархата, осуждающего сексуально активных женщин, но эти книги не дали мне серьезного совета о том, что делать дальше. Героини этих романов, как правило, заканчивали смертью на болотах или приемом мышьяка, меня же такая перспектива не радовала. Тактика выживания взрослых женщин в XIX веке дала мне мало образцов для подражания, поэтому я просто обращаюсь к методам моего детства. Как старшая из восьми детей, которые регулярно дрались друг с другом, моя тактика в
– Как с кровообращением? – спрашиваю я, в то время как он потеет и кашляет.
Я получаю свою первую обложку. Он проводит десять минут в конференц-зале, разминая бедра, пока в ногах не восстановится кровообращение. Вообще говоря, я могу понять, почему стала в офисе предметом острот. Я, давайте будем справедливыми, веду себя как сексуальная маньячка, брызгая слюной и впиваясь глазами в мужские лица. Это, безусловно, стоит хорошей сотни приколов. Черт возьми, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не обрушиться с сарказмом на себя саму.
Но остроты коллег-мужчин совсем не смешные. В них есть странный подтекст; своего рода… тычки, щипки, в них есть злобность. И я заметила, что эти шутки не касаются тех мужчин, с которыми я целовалась. Мишень – только я. В шутках есть что-то уничижительное. Нехороший душок. Я постоянно чувствую его. Их шутки дурно пахнут.
Часто сексизм похож на Мерил Стрип: в каждом новом фильме с ее участием вы не сразу узнаете ее. Вы можете минут двадцать смотреть, наслаждаясь динозаврами, космическими кораблями, прежде чем вас осенит: «Боже мой, под этим париком Мерил!»
Очень часто женщина может уйти с вечеринки, приехать домой на автобусе, умыться, лечь в постель, почитать «Женщину-евнуха» и потушить свет, прежде чем снова включить его, сесть на кровати и воскликнуть: «Подождите,
я только что имела дело с каким-то сексизмом. Это был сексизм! Когда этот человек назвал меня “сахарные титьки” – это был сексизм!»Конечно, раньше такого никогда не было – до второй волны феминизма, политкорректности, сексизм был открытым и существовал везде. Вы узнавали его, когда сталкивались. Это было всегда: «Женщина, знай свое место», «Приготовь нам чай, милая».