Быть жизнью

– Пусть нажрется в усмерть, пока еще есть время, – говорит бабка Смерть.

– Да вы охренели что ли все? – взрываюсь я.

Я подскакиваю со стула и ухожу в сторону выхода из бара. Меня никто не сможет остановить. Да и, если честно, никто не пытается меня остановить.

Я открываю дверь, толкаю ее от себя, и захожу снова в помещение бара.

Эта дверь – лишь связующая между двумя барами. А больше дверей здесь нет. Никаких. Абсолютно.

Даже туалета.

– Уже вернулся? – с улыбкой спрашивает Смерть. – Быстро ты. Присаживайся, для тебя место всегда свободно, Валентин.

Я медленно прохожу чуть глубже в помещение.

Мы с моей сеструней в детстве, когда прощались, а прощались мы редко, говорили друг другу фразу «Банзай!». Не знаю до сих пор почему именно это слово, но оно нам так понравилось после просмотра какого-то японского фильма, что мы решили присвоить его себе.

Летом нас забирали в разные поселки. Мама ехала к своим родителям, отец – к своим. И в итоге мы расставались на пару месяцев. И каждый раз мы говорили друг другу «Банзай!».

Глупость какая-то. Но зато какие теплые воспоминания.

Я прошел к стулу, который оставили для меня Смерть с Одиночеством, и неуклюже залез на него.

– Пинту? – спрашивает Судьба?

– Почему Судьба на разливе? – спрашиваю я. – Почему Одиночество сидит слева, а Смерть – справа? Почему страх где-то прячется в темном углу? Что вообще все это значит?

Не то, чтобы я впал в отчаяние, когда понял, что выхода отсюда нет.

Это было похоже на очень реалистичный сон или, я бы сказал, какую-то зарисовку безумного художника или сценариста. Только вот я не давал согласия помещать меня в этот театр остервенелого безумца.

– Нас было больше, Валентин, когда ты был молод, – говорит Судьба. – Здесь были полностью забиты все столики, некоторым приходилось пить даже стоя. Поверь мне, это были твои лучшие годы. Как раз тогда, когда ты только вышел из детдома и выбирал дальнейший путь. Здесь были и амбиции, здесь были и мечты, желания, рвения, цели. Здесь было и отчаяние, ненависть, апатия и бессмысленность в своих действиях. Из-за последнего, кстати, все отсюда и ушли. Бессмысленность практически полностью захватила этот бар. Теперь нас осталось здесь всего четверо. И этот бар – это твой бар, Валентин. Он угасает.

Я смотрел то на Судьбу, то на Одиночество, то на Смерть, то на Страх. Все они, кроме Судьбы, сидели с поникшими головами, прикрытыми капюшонами, и молча слушали то, что говорила Судьба. Лишь иногда кивая и приговаривая:

– Как здесь было красиво!

Или:

– Какой же ты слабак!

Или:

– Ты все испортил!

Но я до конца не мог понять одного: где я, черт возьми, нахожусь? Что это за место, в котором какие-то непонятные мне люди представляются какими-то метафорическими определениями чувств и жизни? И почему я не могу выйти отсюда?

Я решил подойти к страху. Я решил поговорить с ним с глазу на глаз.

Как только я начал подходить, он зашипел на меня. Я сделал еще два шага, он пригрозился, что кинет в меня вилку и проткнет насквозь.

Я все равно подошел к нему и сел напротив. Он перестал шипеть, он перестал грозиться убить меня. Он сидел и молчал, глядя мне в глаза.

И я видел эти глаза. Они отражали тусклый свет из-за моей спины. Темные глазенки, в которых, казалось, заточена целая жизнь.

– Если ты и правда тот, о ком они говорят, тогда я хочу тебя кое о чем попросить, – говорю я. Медленно, спокойно, чтобы ни в коем случае не спугнуть его. – Мы сможем с тобой ужиться, если ты мне позволишь управлять ситуацией, а не брать надо мной верх. Мы сможем довести начатые судебные разбирательства до конца и засадить за решетку того сраного пьяницу, который отобрал наших родителей, если ты не будешь так часто набрасывать на меня панические атаки. Мы сможем наладить свою жизнь и перестать пить, если ты прислушаешься ко мне и будешь слушать меня. Мы сможем даже отыскать нашу сестру, если нам повезет, если ты снова не попытаешься взять надо мной верх. И в конце концов, мы сможем найти того, кто нас примет. Понимаешь, о чем я говорю?

Тот, кто сможет принять весь мой бар головных мыслей.

Дверь в бар открылась. Я резко обернулся. В нее вошла женщина в белом плаще, таком ярком, что она светилась ярче любой другой лампы в этом заведении.

Если она смогла войти, значит, она сможет и выйти из него? Тогда мне показалось это логичным, и я тут же ринулся к ней, но она как будто была за тысячу километров от меня. Я попросту не мог подойти к ней. Она все быстрее и быстрее отдалялась от меня.

Я уже бежал ей навстречу.

Судьба налила ей стопку Пины Колады. Женщина в плаще выпила ее одним глотком, поставила стопку и вышла из бара.

Я побежал за ней на выход, но снова оказался в другом помещении бара. Там женщины в плаще уже не было.

Я подошел к Смерти и Одиночеству, достал сигарету, закурил.

– Кто это был? – спрашиваю я, отпивая из пинты виски.

– Это? Любовь, – отвечает Одиночество. – Она появляется здесь каждый вечер, пока твой хозяин в реальном мире дела всякие вытворяет.

– Каждый вечер? – спрашиваю я. – Не понимаю.