Бытие и возраст

А. С.: Некоторые сделанные наблюдения очень метки, хотя и неочевидны. Это и понятие «заповедник», и то, что университет – это место, где «вольготно детям и старикам» и откуда периодически изымается то, что можно назвать трудоспособным населением. Это то население, которое должно заниматься производительным трудом, какими-то серьёзными делами, бизнесом и вообще в рамках полученной специализации гарантировать неизменность хода веще́й и даже его ускорение. А университет остаётся как некая странная лакуна с необъяснимым основанием своего существования. Современные университеты действительно берут свое начало в Средневековье. И удивительно, что те самые академические игры, на которых университеты основаны, поразительным образом относятся к наиболее устойчивым социальным отношениям вообще. Например, процедура защиты диссертаций с шарами и публичными тезисами практически не изменилась с XIII века, хотя за это время изменилось всё. То есть в своей основе эти игры на протяжении тысячи лет остаются неизменными. Известно, что даже при распаде государств и отделении территорий медленнее всего распадаются так называемые «ученые советы». Даже Великая французская революция, которая изменила летоисчисление, переименовала месяцы и пр., оставила в неизменности систему университетов (в том числе – Сорбонну). И это говорит о многом, прежде всего о том, что перед нами действительно заповедник – и заповедник времени, который текущее время повседневности обходит стороной, и заповедник возраста, поскольку наряду со школьным (и даже в большей степени) университетский возраст действительно предстаёт искусственным, культивированным, особым феноменом.

Всё, что принято говорить о студенчестве, о средневековых вагантах, говорить и петь относительно “Gaudeamus Igitur” – всё это в той или иной мере сохраняется и сегодня в качестве университетской вольницы и университетских традиций. Мы видим некий прижизненный очень важный «отпуск», где довольно большое количество людей «отпускается» из своего цикличного времени и переходит в удивительное положение нового, особого, автономного, возраста, в котором эти люди могут пребывать очень долго. Разумеется, вследствие моментов специализации, разделения труда, потребностей общества «окончивших курс» людей решительно, если угодно, принудительно, изымают, оставляя небольшую квоту, но уже до глубокой старости. Согласно поговорке: «старый что малый», есть профессура и есть студенчество, они играют в одни и те же игры, но с разных сторон. И те, и другие игры с позиций нормальной жизни воспринимаются как нечто несерьезное, но в то же время чрезвычайно важное, – как то, что должно было бы быть вопреки всему, несмотря ни на что.

При этом пребывание в университете налагает несмываемый отпечаток на всю дальнейшую жизнь, причём этот отпечаток заведомо противостоит профессиональному обучению. Ясно, что профессиональное обучение не есть самое главное в университете, оно лишь в той или иной мере присутствует (или не присутствует), оно больше приписано к академиям и системам профтехобразования. Чаще всего совокупность профессиональных навыков инкорпорируется впоследствии – уже после окончания университета на так называемом «производстве».

Но при этом давно замечено, что в самом обычном профессиональном труде в современном расширенном воспроизводстве как таковом всё равно выполняется странный принцип, согласно которому доллар, вложенный в общее образование, даёт прибыль выше, чем доллар, вложенный в специальное образование. Получается, что не так важно, чему учить людей – искусству ставить цветы в вазы, играть в гольф или изучать историю схоластической философии. Но зато важно, что это знание ничем не будет мотивировано, оно всегда будет «нипочему», «ниоткуда взявшееся». Оно, подобно любой из семи свободных наук или искусств, просто даруется как форма игры, в которую все играют до полной гибели всерьёз. Ведь оценки в зачётке, репутация и т. д. – это достаточно важные вещи. И то, что таким образом происходит размыкание трансляций опыта от поколения к поколению, и в этих нишах (заповедниках, лакунах) всегда возможно самозарождение каких-то новых практик, дискурсивных стратегий и, собственно говоря, новых знаний, обладающих прекрасной бесполезностью, и являет собой тот очень важный и ни с чем не сопоставимый избыток, ради которого университеты можно не только терпеть, но по большому счёту относить их не к миру средств, а к миру целей, как прекрасный океан универсальных знаний и навыков, как твердо гарантированный тип общения с агональными и дружественными тусовками. Стало быть, он значим сам по себе и является формой дара для каждой отдельно взятой жизни.