Бывший. Сжигая дотла (СИ)

Горелов ни перед чем не останавливается. Превращает мою жизнь в ад, как и обещал.

Перед глазами все плывет, лицо горит, сердце колотится.

Осматриваюсь, куда меня занесли ноги – женский туалет на первом этаже. Прислоняюсь пылающим лбом к зеркалу и бессмысленно разглядываю здоровенную трещину через всю его поверхность.

Я – как это зеркало. Есть трещины, которые, как ни склеивай, все равно уродуют внешний вид. Можно сколько угодно говорить, что дефектная вещь – вещь с историей, только сути это не меняет. Как правило, она уже не пригодна к использованию.

Мысли ворочаются с трудом.

Благословенное отупение не позволяет мне прочувствовать, как проворачивается нож в моем сердце. Эмоции гасятся тотальным опустошением.

Жанна. Я даже не могу обвинить ее в предательстве.

Она хорошая, но я знаю, каким Горелов может быть. Как он умеет кружить голову. Рядом с ним земля превращается в облака. Или в лаву. Демон – наркотик. Чувственный, порочный, эмоциональный, бьющий по всем инстинктам и затаенным желаниям. Безбашенный, делающий только то, что считает нужным, неконтролируемая стихия.

Разрушающая все, если ты не в центре этого смерча.

А пока ты внутри, ты не можешь даже дышать без него.

Раньше я думала, что только он живой. А теперь я понимаю, что он мертвый. Внутри. И все его поступки – попытки симулировать жизнь.

На автомате включаю воду и плещу в лицо, поражаясь собственному хладнокровию. Да, внешне меня еще потряхивает, но внутри – выжженная пустыня.

Или это просто неверие? Невозможность осознать?

Как в галлюциногенном сне, накладываются воспоминания вчерашних поцелуев с Демоном на картины из кафетерия. Словно кадры диафильма сменяются зарисовки меня, держащейся за щеку, когда Жанна, увидев таблетки, влепила мне пощечину, образы нашего с Гореловым первого раза и, как сквозь зум объектива, пальцы подруги, цепляющиеся за ладонь Демона.

Наверное, так все и должно быть.

Наверное, хорошо, что я узнала: не куплюсь больше на взгляды, руки, голос…

Наверное.

Хочется просто исчезнуть, чтобы никто не нашел, не трогал…

Звонок мобильного напоминает, что в этом мире не так легко остаться позабытой.

Жанка.

Очень не хочется брать трубку. Все существо восстает против. Но какой-то внутренний мазохист заставляет ответить.

– Инга, а ты где? – взволнованный голос подруги, пытающийся перекричать гомон толпы студентов, ввинчивается в мозг.

– Еду в бюро, – вяло ворочая языком, вру я. – А что?

– Нет, значит, показалось. Слушай, мне надо с тобой поговорить серьезно.

У меня все холодеет внутри. Кровь накачивает сердце толчками. В животе ворочается колючий ком.

Я не хочу слышать то, что она мне расскажет. Я уже все знаю.

– Я пока не могу… Напиши мне сообщением… – голова начинает кружиться.

– Это не так просто, – мнется Жанна. – Мне самой не нравится то, что я хочу сказать, прям выворачивает, но, думаю, ты должна знать…

– Алло, алло? – прерываю я ее монолог. – Плохо слышно, я в метро спустилась… Перезвоню тебе вечером...

И сбрасываю.

Хочется завыть. Словно внутри меня маленький зверек бьется в капкане.

Остается только перегрызть себе лапу, чтобы освободиться.

Непреодолимое желание постучатся головой о стену, чтобы боль физическая притупила душевную, чтобы звон в черепной коробке заглушил голос Жанки: «Думаю, ты должна знать…»

Бросаю на себя взгляд в зеркало – мокрые передние пряди липнут к белому, как мел, лицу, расцвеченному лихорадочными пятнами на скулах, глубокие тени под потухшими глазами и сухие губы.

От бестолкового разглядывания себя в зеркало меня отрывает появление в туалете нескольких щебечущих девчонок.

– Видела, да? Горяч! Блин, и какой-то невзрачной мышеле достался!

– Ага, все девки в кафетерии на него смотрели, а он от этой моли глаз не отводил…

Вылетаю из туалета.

Невыносимо.

Это точно про Горелова. Точно.

Все пропитано им.

Куда ни плюнь, кругом он. Везде про него. Спрячешься, а Демон тут как тут, продолжает уничтожать.

Я больна. Горелов – раковая опухоль. Стадия ремиссия ведь возможна? Если не полное излечение, то хотя бы… Хотя бы что?

Мне просто нужна передышка.

Я не представляю, как добралась до дома. Не могу даже вспомнить, заплатила ли я за проезд в автобусе. Помню, что сажусь на маршрут, идущий кружным путем, плюхаюсь на заднее сиденье и, привалившись к пыльному оконному стеклу, сосредотачиваюсь на том, чтобы ни о чем не думать.

Выходит хреново. И в этих болезненных попытках я действую на автомате.

Обнаруживаю себя уже возле подъезда на лавочке.

В чувство меня приводит поднявшийся ветер, швырнувший мне в лицо пыль с козырька над дверью.

Сколько сейчас? Достаю негнущимися пальцами мобильник.

Оказывается, я замерзла.

Три часа дня.

Понимаю, что и ноги задубели, коленки и те синие, но шевелиться все равно не хочется. Да и сил нет.

Телефон в руке булькает. Входящий от Тамары Львовны, хозяйки квартиры.

– Алло, – отвечаю.

– Ингуш, это ты там уже два с половиной часа на лавочке торчишь? Что случилось? Ключи потеряла?