Бывший. Сжигая дотла (СИ)

– Ты уже уезжаешь домой? – Тамара Львовна придвигает ко мне блюдо с нарезанной ароматной ватрушкой, присыпанной сахарной пудрой.

– Нет, я еще диплом не получила, – это правда, пока не закончу, никуда не уеду. Я не позволю Демону пустить под откос все мои усилия. Не теперь. Хоть что-то я должна защитить.

– А что тогда? Если дело в деньгах, милая, я могу подождать, ты же знаешь…

– Нет, Тамара Львовна, да я бы и не стала злоупотреблять… – я все-таки сейчас не удержусь и расплачусь.

На контрасте с чудовищами вокруг, осознание, что есть еще светлые люди, меня выкашивает. Поспешно вгрызаюсь в пушистую ватрушку, потому что голос начинает дребезжать, но Тамару Львовну не проведешь.

– Глупости не говори, – фыркает она. – Я не нуждаюсь, сын, слава богу, помогает, а найти приличного жильца не просто. Что там у тебя случилось? Почти любому горю можно помочь… У тебя пудра на носу.

– Ну, значит, не сдавайте, – увиливая от ответа, бурчу я и детским жестом тру нос. – Целее будет.

Тамара Львовна хмыкает:

– Вот уж нет. В доме должен кто-то жить, иначе там все начинает рассыпаться за пару месяцев.

Да… Я – сломанный ящик с битой посудой в заброшенном доме. Вот теперь максимально точное сравнение.

Сладкий творог с ванилином во рту горчит, норовя комом застрять в горле.

– Ингуш, я вижу, ты хорошая девочка. Не надо прятаться. Я не стану хуже относиться к тебе. У меня у самой внучка бедовая. Про таких говорят: «В поле – ветер, в попе – дым». Ей недавно очень помогли, думаю, будет здорово, если я смогу помочь тебе. Вернуть долг за мою дурищу.

Крупные слезы капают мне на пальцы, держащие тонкую гнутую ручку чашки.

Немного помолчав, я пытаюсь объяснить Тамаре Львовне в чем проблема, не уходя в детали, но эмоции прорывает, как будто рушится внутренний блок.

Говорю все быстрее и сбивчивее, потому что горло давит спазмом, и я понимаю, что еще немного, и я не смогу выдавить из себя ни слова.

Стараюсь обойтись общими словами, не выкладывать наболее личного. Только самое нужное.

Тамара Львовна ничем не сможет мне помочь, но хоть выговориться смогу, пусть и не до конца.

Теперь, когда у меня нет Жанки, возможно, мне вообще не с кем поговорить.

Только добрая женщина намного сообразительнее, чем я думаю.

– Все дело в том мальчике, да? Гореловском сыне? – участливо спрашивает она.

– Откуда вы знаете? – от удивления я перестаю всхлипывать.

– Мой Никон, – ласково и немного печально поясняет Тамара Львовна. – Я видела, что раньше он часто приезжал. Кто в нашем городе не знает семью Гореловых? Раньше их по телеку часто показывали. Мальчишка частенько представлял область на соревнованиях, все надеялись, что он не станет такой скотиной, как отец.

Я вскидываюсь, готовая защищать Демона. Никакая он не скотина!

И сникаю.

– Я просто не хочу его больше видеть. Не могу. Это звучит глупо и инфантильно, как у тринадцатилетнего подростка, но я не выдержу.

– Если дело только в этом, то я могу тебе помочь, детка.

Глава 29

Инга

Все еще не веря, что это правда, что у меня появилась возможность заползти в нору, чтобы зализать свои раны, я собираю вещи.

У меня их не так много.

Съемная жилье не особо располагает к накопительству.

Весь уют моему временному жилищу обеспечивает родная обстановка квартиры и несколько мелочей, приобретенных мной за четыре года.

Таких, как это пушистый плед, как эта ваза в виде винтажной лабораторной пробирки, как эта рамочка для фотографий… в которой фотографии теперь нет.

Надо бы достать какую-то другую из альбома. Может, ту, что с родителями, или ту, что с подругой детства.

Но я не достаю. Эта зияющая черная клякса подложки в том месте, где когда-то были наши с Демоном счастливые лица, служит для меня горьким уроком.

Можно подумать, я нуждаюсь в дополнительных напоминаниях…

Как-то странно.

Растерянно разглядываю опухшими уставшими глазами свои нехитрые пожитки. Большой чемодан с тряпьем и косметикой притуливается у входной двери. Думала, что за все годы наберется много барахла, но туда помещается даже зимняя куртка и сапоги.

Пузатый бок чемодана подпирает коробка с учебниками, большинство из которых мне уже и не нужны. На ней громоздится тяжелый горшок с замиокулькисом, чудом выжившим в мои студенческие безалаберные времена.

И вот.

Еще одна коробка.

Последняя.

И ее сборы причиняют мне боль даже сквозь плотную пелену отрешенности, в которой я пребываю с того момента, как выплакалась у Тамары Львовны.

Я люблю эту квартиру, хоть она и не моя.

Ее стены хранят следы моих увлечений вроде плаката на стене, достанущегося уже другим жильцам. Может, он придется кстати и его сохранят.

Здесь остается частичкой меня много моих счастливых и грустных воспоминаний. Все пропитано моими мечтами и эмоциями, радостями и… болью.

И все равно. Даже после той ночи я не хочу отсюда уезжать.

«Надумаешь – вернешься», – сказала Тамара Львовна. – «Я пока ее придержу».

И я благодарна ей за эти слова, только и в самом деле лучше покинуть место, где разрушилось мое счастье.

Словно и не было этих месяцев. До сих пор перед глазами, будто все происходит до сих пор, прямо сейчас.

Счастливые моменты живучи.