Бывших не бывает

Скажите, уважаемые читатели, вы комедию «Чародеи» смотрели? Да-да, ту самую, что показывают по каждому второму каналу на Новый год? Конечно, смотрели, хотя бы один раз – избежать этого в нашей стране невозможно. А песню «Три белых коня» помните? Не сомневаюсь. А видеоряд из фильма на эту песню? Ясен пень – кто ж это забудет, при всём желании!

Так вот, торжественный выезд воеводы Корнея в Михайлов Городок был несколько на всё вышеописанное похож. Самого воеводу, лучших людей сотни и приглашённых гостей уносило в звенящую, снежную даль…

Снежная даль в наличии имелась, а вот с остальным вышла, как теперь говорят, корректировка проекта: кони оказались не белыми, а, скорее, какими попало – запрягали в спешке, и о подборе по мастям как-то не подумали; народу оказалось тоже побольше, чем в фильме, да и одет он был не со скромной элегантностью советских семидесятых, а как кому показалось удобнее и глазу приятнее. Наиприятственнейшим из приятственных претендовал оказаться лохматый треух Сучка, задорно размахивающий на ветру ушами, чем составлял изрядную конкуренцию пёстрым конским попонам, ярким лентам, лисьим и куньим хвостам, навешанным для красоты на дуги саней. Но и остальные гости тоже не подкачали – на Святках не так причудливо бывает. Там-то все относительно единообразно рядятся: личины, шубы навыворот да рожи мазаные, причём у всех, а тут кто во что горазд – свобода!

Музыка тоже имелась, да не просто так, а купно с песнями. Правда, герои сего действа упомянутую комедию по понятным причинам не смотрели, и оттого над санным поездом не звенел чистый женский голос, славящий застывшие реки и застывшую землю, а ревели кто в лес, кто по дрова крепко поддатые мужики, причём чуть не у каждого имелось своё мнение насчёт того, какая песня лучше подходит к ситуации.

И молодого красавца Абдулова с трубой тоже не завезли, впрочем, его, точнее, её с успехом заменял Бурей, изо всех своих немалых сил дудевший в глиняную свистульку. От такого напора свистулька издавала звуки, что издаёт обыкновенно хряк в процессе превращения в борова[128]. А вот красавцем вне всякого сомнения работал сам воевода, облачённый в распахнутую дорогую шубу на волчьем меху, сдвинутую на затылок шапку, и правящий стоя головными санями – даже деревянная нога не мешала! Словом, выезд удался – санный поезд, сопровождаемый восхищённым визгом ни свет ни заря разбуженных баб и не менее восхищённым матом мужей, уносился в непроглядную темень зимнего утра.

Ну, точнее, готовился унестись. Пьяные-то седоки пьяные, но соображения не гнать по селу хватило. Да и открытие ворот и проезд через них тоже времени требует.

Но вот наконец обоз миновал ворота. Корней встал на головных санях, орлом оглядел празничную кавалькаду и радостно, по-молодому, крикнул:

– Эге-гей, залётные! Н-н-нооо!

Перестарался воевода, ой, перестарался: от его ликующего крика часть лошадей испуганно всхрапнула и присела на круп, часть забилась в оглоблях, а особо смелые попытались взвиться на дыбы. Ни одна с места не двинулась. А особо упорный и непокорный жеребец в воеводских санях, поняв, что вырваться из оглобель не удастся, зло захрапел, выгнул под невозможным углом лебединую шею, бешенно уставился злым лиловым глазом на воеводу и цинично с шумом помочился.

– Ах ты, падла! – сопротивления Корзень никому не прощал.

Неведомо откуда взявшийся кнут со свистом врезался в круп упрямца. Жеребец дико заржал, попытался встать на дыбы, но Корней рванул вожжи и оглушительно по-разбойничьи свистнул. Сани как ужаленные рванули вперёд, что-то мелькнуло в воздухе, а санный поезд рванул с места в галоп.

– Стой, Кондрата потеряли! – медведем заревел Бурей, удобно устраиваясь на священнике – от резкого рывка все в санях, кроме Корнея, повалились друг на друга, а Сучок выпал.

– Да хрен с ним! Подберут! – отмахнулся воевода, щёлкнул кнутом над головой и заорал: – Эге-гей, вольчья сыть!

Кони, как только этого и ждали, наддали, подняв вокруг себя облака снежной пыли. А Сучка за шиворот подхватил и втащил в сани ехавший замыкающим Егор сотоварищи. Плотницкий старшина заявил о своём спасении задорным матом, а Бурей, убедившись, что с другом всё в порядке, засунул в рот четыре толстых корявых пальца и засвистел не хуже, чем в свистульку.

– Φύγε με τριχωτό! Γαμώτο![129] – полузадушенно захрипел мало что не раздавленный отец Меркурий. – Άντε ρε μαλάκα, κουνήσου!![130]

– Извиняй, не нарочно, – хрюкнул Бурей и, не вставая, ухватил священника за что попало и волоком вытянул из-под собственной задницы.

Отставной хилиарх наяву услышал, как трещат его многострадальные кости, в глазах поплыли цветные круги, а дыхание перехватило так, что не мог даже выругаться.

– Живой? – осведомился обозный старшина, выдернув отца Меркурия наружу. – На, продышись! – И с этими словами Бурей сунул свою свистульку прямо в рот священнику.

Филимон, поддерживаемый с двух сторон Лукой и Лавром, зашёлся в беззвучном смехе. Тут сани подскочили на очередном ухабе, и отец Меркурий машинально дунул. Свистулька взвизгнула.