Бывших не бывает

Обретя возможность дышать и членораздельно изъясняться, священник поинтересовался, а что, собственно, это было? Как оказалось, воевода решил внезапно заехать в Нинеину весь и тут же приступил к исполнению своего намерения. Сани от этого развернулись практически на месте и едва не опрокинулись. Мирно спавшие священник и полусотник от такого казуса улетели в ближайший сугроб, а дрыхнувший рядом Бурей сумел удержаться.

– Чудом, етит твою в грызло! – сообщил он воеводе в конце не менее эмоционального и красочного, чем у Луки, монолога.

– Серафим, ты чудо-то пощупай, – с абсолютно серьёзной миной посоветовал Филимон. – Распухнет чего доброго, ходить мешать будет. Мож, снежку там приложить надо, пока не поздно.

Несколько секунд суть совета доходила до Бурея, а потом он заржал. Остальные седоки подхватили.

Подобные сцены разыгрывались в тот момент почти у всех саней обоза. Увидев невероятный манёвр воеводы, часть возниц попыталась его повторить, а часть решила всеми силами не повторять. В результате на неширокой лесной дороге образовалась изрядная куча мала. Из каждых саней кто-то да вывалился, сани посталкивались, упряжь перепуталась, словом, только чудом никто из людей и лошадей не погиб и не покалечился.

Ладно, разобрались, расцепились, выпавших подобрали, облаяли матерно друг друга и начали рассаживаться. И тут к головным саням приплыл Сучок, выпавший ещё на выезде из Ратного из Корнеевых саней и втащенный на ходу в замыкающие – Егоровы, где и ехал до нового лихого манёвра Корнея.

Причём именно что приплыл. Во время дорожно-транспортного проишествия, вызванного владельцем транспортного средства на гужевой тяге, находящимся в состоянии алкогольного опьянения, плотницкий старшина опять вылетел из саней, но полетел почему-то не назад, а вперёд. Приземление прошло удачно – точно в глубоченный и мягкий сугроб, скрывший невеликого ростом Сучка с головой.

Поняв, что жив, плотницкий старшина попытался выбраться. Получилось не очень. Тогда Сучок позвал на помощь. Разумеется, никто, кроме сугроба, его не услышал. Тогда плотницкий старшина начал загребать конечностями изо всех сил и всё же выбрался на поверхность. Попытался встать, но опять провалился чуть не по уши. Огляделся. Понял, что находится где-то напротив середины обоза, и дела до него никому нет. И решил вернуться на головные сани к дружку сердешному – Серафиму.

Сказано – сделано: Сучок уже целенаправленно засучил ногами и руками, всплыл на поверхность сугроба и, здраво рассудив, что вставать не стоит, как был – на брюхе двинулся в сторону головы обоза.

Скажите, уважаемые читатели, вы когда-нибудь видели, как передвигается по глубокому и рыхлому снегу обыкновенная мышь-полёвка? Увлекательнейшее, надо сказать, зрелище – мышь не бежит, а плывёт по снегу, загребая передними и задними лапами и виляя задом. Даже след оставляет такой же волнистый, с точечками от лап по бокам. То нырнёт в снег, то вынырнет…

Вот и Сучок тоже пошёл к цели по зимнемышиному: и лапами загребал, и задом вилял, и след оставлял – в лучшем виде. То нырнёт, то вынырнет…

Народ у саней перестал ругаться, оставил мысли набить кому-нибудь морду и, затаив дыхание, принялся наблюдать за трудным путём мыши-переростка. Даже об заклад успели побиться: заблудится или нет. Понимали же, что у Сучка вся морда снегом залеплена так, что ну ни хренашечки он не видит.

Не подвёл плотницкий старшина тех, кто в него верил – вышел чётко к ногам Корнея! После чего под общий хохот выдернут был из снега, отряхнут, обруган, посажен в сани и напоен хмельным.

– Все… гыыыы, ик, гыы, на, гыыы, месте! – доложил с концевых саней давящийся хохотом Егор. – Ехать, гыыы, можно!

Корней щёлкнул кнутом, и обоз двинулся в сторону Нинеиной веси, правда, уже без прежней бесшабашной лихости.

* * *

К Нинеиной Веси подъехали степенно – шагом. Даже как смогли почистились и засупонились. Словом, на разбойников походить перестали и даже на скоморохов не очень.

«Господи, Ты мне ещё это припомнишь, но благодарю Тебя за этот кусочек той жизни! Будто вернулся туда: к лагерным кострам, молодости, друзьям, жизни на краю с её размахом и удалью, чтоб если драться, то до конца, а если гулять – так до последнего медного обола![131]

И не важно мне, караешь Ты меня этим или награждаешь – я счастлив! Вот только свистульку отняли. Жалко…»

Свистульку действительно первым нашёл в соломе Сучок и начал высвистывать на ней нечто, соответствующее его музыкальным вкусам. Вкусы у плотницкого старшины оказались обширными, но какими-то бессистемными.