c2e6faf2c699c3ab53935acd39e30e24

  В вечер накануне ожидаемого прибытия Лайоша - я прекрасно знала, что это - его последний визит в этой жизни - я долго не ложилась спать, улаживала различные моменты, готовилась к его визиту, перед сном читала его старые письма. Даже сейчас я верю, это - мое суеверие - и, перечитывая его старые письма, я почувствовала это с новой силой и уверенностью - что у Лайоша есть какой-то тайный источник энергии, он подобен тем маленьким ручейкам, которые вы находите высоко в горах, которые бесцельно бегут вниз по склонам и без следа исчезают в глубинах пещер. Никто не использовал и не направлял эту энергию. Сейчас, перечитывая его письма вечером накануне его возвращения с целью вновь преследовать меня, я восхитилась этим отлаженным механизмом бесцельной энергии. В каждом письме он обращался ко мне с такой энергией, которая тронула бы любую, особенно - чувствительную женщину, на самом деле - даже толпы и массы. Не то чтобы он мог сказать что-то особенно "важное" или я заметила в его идеях какой-то особый литературный дар: его эпитеты были бессвязны, стиль - неряшлив, но его манера письма, голос, который можно было услышать в каждой строке письма, несомненно принадлежал ему, лишь ему одному! Он всегда писал правду, какую-то воображаемую правду, которую только что понял и которой немедленно хотел со мной поделиться.

  Он никогда не писал о своих чувствах или планах, вместо этого описывал город, в котором ему довелось остановиться, столь ярко, что читатель сразу же представлял себе улицы и комнату, в которой Лайош писал это письмо, слышал голоса людей, которые сказали что-то умное или забавное накануне. Конструкцию письма увенчивала великая идея, как раз требовавшая его настоятельного внимания, и всё это - в столь чудесно подлинных выражениях, что читателю это всё казалось сказкой. Дело в том - и даже самый глухой к нюансам читатель мог это почувствовать - что ничто из перечисленного в письме не было правдой, или, скорее, всё было правдой, но не такой, которую описал Лайош. Его описание города было скрупулезно точным, как у топографа, но это был лунный город, Он прилагал невероятные усилия, чтобы оживить эту фальшивую правду. То же самое - с людьми и пейзажами. Всё он описывал с максимальным вниманием к деталям.

  Меня тронули его письма. Наверное - возможно - мы были слишком слабыми для него. Около полуночи в доме резвился сильный теплый ветер. Я встала и закрыла окна. Я не хотела потакать своей женской хрупкости, у меня действительно не было на это времени, но в ту полночь я стояла перед большим зеркалом, которое висело над маминым туалетным столиком, и рассматривала себя в полный рост. Я знала, что еще не стара. По какой-то причуде судьбы я не особо изменилась за двадцать лет, годы оставили на мне всего несколько отметин. Я никогда не была дурнушкой, но обладала не тем типом красоты, который привлекает мужчин. Я внушала им уважение и вызывала некое сентиментальное томление. Благодаря работе в саду и, возможно, обмену веществ я не поправилась, я была высокой, с хорошей осанкой и правильными пропорциями. У меня появилось немного седины, но она была незаметна в моих белокурых волосах - предмете молей гордости. Время прочертило несколько тонких линий вокруг моих глаз и рта, и руки стали не такими, как прежде, немного огрубели от домашней работы. Тем не менее, глядя в зеркало. я видела женщину, которая ждет своего возлюбленного. Конечно, это была смехотворная мимолетная идея. Мне минуло сорок пять лет. Лайош долго с кем-то жил, он даже мог быть женат. Много лет от него не было вестей. Иногда мне попадалось его имя в газетах, однажды - в связи с политическим скандалом. Я бы не удивилась, если бы в один прекрасный день Лайош стал знаменит, или, скорее уж, печально известен. Но скандал быстро забылся. В другой раз я прочла, что у него была с кем-то дуэль во внутреннем дворе казармы, он выстрелил в воздух и не был ранен! Всё это так соответствовало его характеру - и дуэль, и то, что он не был ранен. Даже не знаю, болел ли он когда-нибудь серьезно. Я считала, что у него - совсем другая судьба. Я вернулась в кровать со своими письмами и воспоминаниями, кисло-сладким осознанием ушедшей юности.