Cага о Бельфлёрах

На вышколенной, высоко держащей голову индейской лошади после многолетнего отсутствия въехал в городок Харлан Бельфлёр, чтобы отомстить за кровавую расправу над своими родными. Жители Нотога-Фоллз приметили необычную лошадь с выгнутой мускулистой шеей, густой серой гривой и танцующей поступью. Но особое внимание привлекал ее нарядный всадник в лимонно-желтых перчатках и мягкой черной шерстяной шляпе — люди перешептывались, мол, прежде они ничего подобного не видели, какой он весь «заграничный». (Лошадь действительно была перуанской, с лоснящейся палевой шерстью, широко посаженными глазами, большими и выразительными, маленькими ушами и почти нежной мордой. Сам же Харлан к тому времени больше походил на испанца, нежели на француза, и лишь когда он, свесившись с седла, вежливо спросил дорогу до Лейк-Нуар — а может, как говорили другие, он без обиняков поинтересовался, где найти Варрелов, — лишь тогда по чуть гнусавому выговору в нем узнавали уроженца здешних мест. Возможно даже, Бельфлёра. После его смерти кобыла, конфискованная местными властями, исчезла и объявилась через несколько месяцев в Теннесси, в конюшне скандально известного преподобного Харди М. Крайера, который вскоре занял должность «советника по земельным вопросам» при Эндрю Джексоне.)

Рафаэль Бельфлёр желал прослыть ценителем лошадей: и действительно, у него имелось несколько отличных чистокровных скакунов, и он глубокомысленно кивал, слушая рассуждения своих многочисленных друзей — лошадников, однако на самом деле он был едва ли способен отличить одну породу от другой, арабского скакуна от моргана, а американского рысака от першерона. Вся эта откровенная, грубая физиологичность парализовала его воображение. Он привык мыслить такими категориями, как доллары: тонны, умноженные на доллары и поделенные на расходы. Пока политика не довела Рафаэля до нервного расстройства и пока он еще сохранял интерес — чтобы не сказать болезненную привязанность — к своей великолепной усадьбе, часто видели, как он в своей элегантной английской двуколке разъезжает по усыпанным гравием дорожкам, всегда с иголочки одетый, несмотря на красноватую пыль, поднимающуюся причудливыми облаками, и безжалостное летнее солнце (в безветренные дни оно даже в горах способно превратить разреженный воздух в дрожащую дымку, раскаленную до 105 градусов[10]). Его лошади были чистопородными английскими скакунами — недаром шла молва, что Рафаэль Бельфлёр презирал французов и заявлял, что не понимает ни слова на языке своего деда. Он даже отправился в Лондон и привез оттуда тщедушную узкогрудую девушку по имени Вайолет Одлин, а еще постарался обставить свой невиданный замок, по его представлению, в стиле жилищ британских аристократов. Его старший конюх похвалялся в городе, что один из жеребцов ведет родословную от самого Булл Рока — как известно всем лошадникам, это был первый чистопородный английский жеребец, привезенный в колонию Вирджиния в 1730 году; да и менее породистые лошади Рафаэля были весьма ценными. Но времени на посещение скачек или выставок у него не было, а все виды охоты его отталкивали, поэтому их выездкой занимались в основном простые конюхи, а после смерти Рафаэля, когда состояние Бельфлеров стремительно оскудело, а главой усадьбы еде лался Плач Иеремии, лошади были распроданы одна заемной…

Первые годы в Америке, в качестве совсем еще юной госпожи — пока десять беременностей не подорвали ее здоровье и бедняжкой не овладела печально известная Бельфлёрова меланхолия, — Вайолет и сама нередко разъезжала на двуколке или в карете своего мужа, черной, с золотой инкрустацией. Управлял каретой чернокожий кучер в ливрее и красно-золотой феске — не раб, а освобожденный уроженец Берега Слоновой Кости; гибкий и даже с кнутом в руках не теряющий изящества, он управлялся с лошадьми, словно кудесник. Он возил жену Бельфлёра в гости к подругам — женам других господ, живших в Долине в замках «под старину» и наскоро отстроенных «родовых» поместьях (тогда, в пятидесятые-шестидесятые годы XIX века, ряд северных регионов был охвачен лихорадочным обогащением), и все встречные отмечали аристократическую красоту парных чистокровок, их холеную темно-гнедую шерсть, блестевшую от выписанных из-за границы масел, расчесанные гривы, порой даже заплетенные в косы, и восхищались бледной, неброской, но поразительной красотой женщины, сидящей в карете с геральдическими символами на дверце. «Это леди Вайолет», — бормотали наиболее преисполненные благоговения, вероятно, понимая, что Вайолет Одлин — всего лишь «миссис Рафаэль Бельфлёр», но не забывая о великих амбициях ее мужа — да, мужа, но не ее собственных. Потому что собственных амбиций у Вайолет, носившей украшенные цветами шляпы с огромными полями и вуалью, было не много. А в конце концов их не осталось вообще.