Cага о Бельфлёрах

Однажды летним вечером, много лет назад, за несколько недель до рождения Джермейн, на скачке в Похатасси собралось невообразимое количество зрителей — все они пришли поглазеть, как Гидеон Бельфлёр и его белый жеребец Юпитер будут состязаться с шестью другими лошадьми Долины, среди которых был и Маркус, трехлетний золотисто-рыжий жеребец, принадлежащий Николасу Фёру. Хотя фаворитом в этом четырехмильном, проходящим под палящим солнцем забеге был Юпитер, поговаривали, что его возраст — шесть лет — уже сказывается; прошел слух, что на тайных выездках в манеже у Бельфлёров он проявил себя не лучшим образом, поэтому самые опытные игроки ставят теперь на Маркуса. Из остальных лошадей лишь одна подавала надежды — чудесная серая в яблоках кобыла английско-арабских кровей, около пятнадцати ладоней в холке и весом в тысячу сто фунтов — то есть намного меньше и легче, чем жеребцы Бельфлёра и Фёра. Владел ею фермер и коннозаводчик по имени Ван Ранет, проживавший на востоке Долины, незнакомый Бельфлёрам (разводя лошадей для участия в скачках, он разъезжал не только по штату, но добирался и до Бельмонт-Парка, Кентукки, Техаса и даже Ямайки, Кубы и Виргинских островов), а звали кобылу Ангелок (узнав об этом, Лея. поставившая на Юпитера куда больше, чем подозревали все родные, даже Хайрам, вздрогнула от предчувствия).

Летний день, прекрасный и ясный. Свыше сорока тысяч зрителей столпились на поле, рассчитанном на вдвое меньшее количество, и Бельфлёры, за исключением Гидеона (ему было не до подобной чепухи), бурно радовались, когда организаторы скачек объявили, что число посетителей бьет все рекорды, и это, безусловно, заслуга Гидеона. К этому времени слава Юпитера преодолела границы Долины Нотога и горного массива Чотоква. За сотни миль отсюда рассказывали о великолепном жеребце цвета слоновой кости, который, несмотря на свои стати и мощь, способен пробежать отрезок в 4 мили за 7 минут 36 секунд, причем не под субтильным жокеем, а под Гидеоном Бельфлёром, который и сам был местной знаменитостью. Вид бегущего жеребца-альбиноса очаровывал: животное было ослепительно белым, белее, чем сама белизна, белыми были даже его мощные, дробящие землю копыта (которые никогда не пачкались), его длинная шелковая грива и хвост, мягкий на ощупь, как волосы у младенца. Говорили, что благодаря мастерству его хозяина на дорожке лошадь и наездник превращались в единое существо, безудержно рвущееся вперед. И не только женщины наблюдали за всадником и лошадью с обожанием, почти граничащим с ужасом.

— Ты прямо купаешься в этих взглядах, не смей отнекиваться! — с еле скрытой горечью воскликнула Лея.

Слегка согнув колени и глядясь в зеркало, Гидеон расчесывал свои густые волосы. Отвечать он не стал.

— Они по тебе с ума сходят. Помешались просто. Помнишь, в прошлом году, в июле, то жалкое создание — а ведь у нее жених был, молодой, из «Нотога Траст», — как она к тебе рвалась, волосы растрепались, косметика размазалась — прямо при всех так тебе на шею вешаться! Словно меня, твоей жены, вообще не существует!

— Ты преувеличиваешь, — пробормотал Гидеон, — все было не так.

— Она была пьяна. Почти вне себя. Если б она не оттолкнула меня в сторону, я бы даже ее пожалела…

— Серьезно? Ты пожалела бы ее, Лея?

— Как женщина, я могла бы посочувствовать бедняжке в ее отчаянии.

— Она на Юпитере помешалась, а не на мне.

— Тогда тем более!

Плечи Гидеона затряслись, будто от беззвучного смеха.

По пути в Похатасси супруги сидели в машине рядом, но не прикасались друг к другу и не разговаривали; другие пассажиры говорили о том, что призовые составят двадцать тысяч долларов — крупнейшая сумма в штате; и о подпольном тотализаторе; об угрозе со стороны движения реформатов[11] пикетировать скачки: ожидалось, что один из популярных местных священников-евангелистов, взобравшись на воз с сеном, будет агитировать прибывающие толпы зевак не посещать скачки — позже окажется, что слухи эти были необоснованными, хотя впоследствии эта гонка будет служить у реформатов истинным доказательством пагубности подобных мероприятий, ведь во время них сам дьявол прячется в толпе, внушая людям нездоровые мечты о внезапном обогащении и подначивая их на расправу; говорили они и о Николасе Фёре и Маркусе — они, мол, зададут Гидеону жару… О чем только не говорили в лимузине, но Лея с Гидеоном молчали, глядя перед собой: Гидеон сидел, положив стиснутые руки на колени, а Лея — обхватив свой необъятный живот.

Хайрам, выступая агентом Леи, нанял в качестве собственного агента букмекера из Дерби и сделал от своего имени крупную ставку на Юпитера. Но так как Юпитер был фаворитом, рискнуть пришлось огромной, заоблачной суммой — речь шла о ставке один чуть ли не к сотне.

— Если мы проиграем… — задумчиво проговорил Хайрам, вдавливая дужку очков в переносицу.

— Мы не проиграем, — перебила его Лея, — мы не можем проиграть.

— Но если, если просто допустить, что это случится, — сказал Хайрам, — если мы проиграем, то как скажем всем остальным?..